Я всегда была только фликом. И не смогу научиться ничему другому. К тому же быть полицейским это многое заменяет в жизни.
Мельхиор в недоумении вздернул бровь: он не привык терять нить беседы. Ноэми уточнила свою мысль:
Так вот, сила это сила. Все видят только это. Он сила. Но сила в форме это флик. Так что в нем видят только функцию. Вы помните полицейского, который принимал вашу последнюю жалобу? Не мучайтесь, вы его забыли. Вы видели только то, что он представляет.
И вы полагаете, что, укрывшись за своим бронежилетом, вы заставите позабыть, кто вы?
Совершенно верно. Спрятавшись за функцией, званием, властью, силой, оружием, я уже больше не женщина, и тем более не покалеченная. Я просто-напросто флик. Именно потому меня так сильно беспокоит ваше заключение.
Два дня назад в тишине своей парижской квартиры при голубоватом свете монитора компьютера психиатр начал писать имя пациентки. «Ноэми Шастен». Затем он выпил арманьяка, выкурил сигаретку и повторил эту процедуру еще пару раз, прежде чем бросить работу над почти девственной страницей.
В моем заключении будет говориться только о необходимом тридцатидневном отпуске после болезни, сымпровизировал он. Я опасаюсь, что, лишив вас работы, причиню вашему организму гораздо больше ущерба, чем что бы то ни было иное. В остальном решайте со своим руководством. В любом случае я настоятельно рекомендую вам один сеанс психотерапии в неделю.
С вами?
Хотите меня обидеть? Разумеется, со мной.
Похоже, Ноэми решительно успокоилась, и доктор ощутил даже некоторую гордость.
Так что, значит, все? Вы закончили? Я чувствую себя Красной Шапочкой, которую мамочка инструктирует, прежде чем отправить через лес. Вы ведь хотите, чтобы я осталась еще на несколько дней, верно? Уж не влюбились ли вы, Мельхиор?
Я бы не рискнул еще дольше разлучать вас с котом. Кстати, вы мне так и не сказали, как его зовут
Понятия не имею, откровенно ответила она.
9
Ноэми сидела в холле госпиталя клетке Фарадея, все еще защищающей ее от превратностей внешнего мира; рядом находился Мельхиор. На рюкзаке сохранилась самоклеящаяся этикетка с фамилией, именем и адресом воспоминание о последнем путешествии с Адриэлем. Бали, Индонезия, синий нитяной браслет, который она привезла оттуда как сувенир, а несколько дней назад сняла с запястья.
Опечаленная этим милым воспоминанием, отныне отравленным поведением бывшего спутника, она дернула клейкую бумажку, и та порвалась, оставив на рюкзаке лишь крошечный клочок с уцелевшим обрывком имени: «Но».
Ноэми умерла в том предместье от выстрела в упор, и сегодня через широкую застекленную стену госпитального холла на толпу живых смотрела Но.
Если улица и метро пугают вас, я заказал такси, успокоил ее Мельхиор.
Она колебалась. Уйти. Обнять его.
Даже не знаю, как вас благодарить за все, что вы для меня сделали, док.
Мы только начали наше общее дело, солдат.
* * *
Перед ее глазами пронесся Париж. Шумный и многолюдный. В этом городе, все улицы которого Ноэми знала наизусть, она почувствовала себя чужой. Оробевшей и растерявшейся, как на выходе из аэропорта в незнакомой столице, в новой стране.
Шофер остановил машину у скромного пятиэтажного дома в спокойном квартале. Во время поездки он ни разу не взглянул на пассажирку в зеркало заднего вида.
Ноэми оценила его безучастность.
У входа в подъезд она поздоровалась со своим черным котом, от рождения раз и навсегда замершим под домофоном, там, где два года назад какой-то уличный художник нарисовал его при помощи аэрозольного баллончика. Ни один из жильцов не пожаловался, и никто не решился замазать изображение слоем белой краски.
Котик без клочьев шерсти на диване, без вонючего кошачьего туалета и корыстного мяуканья. Идеальный кот. Ее кот.
Когда дверь квартиры захлопнулась у нее за спиной, она обнаружила студию точно в том же виде, в каком оставила ее двадцать восемь утр назад, если не считать тех мгновений, что потребовались ей, чтобы вспомнить свое жилище. Какие-то шмотки, лениво брошенные как попало, наваленная в мойку грязная посуда и чахлый, полудохлый фикус. Квартира одиночки, впрочем она собиралась съехать отсюда как раз перед несчастным случаем, чтобы поселиться вместе с Адриэлем. Теперь же от него оставалась только забытая на неприбранной постели футболка.
Она размышляла, сложить ли ее или выбросить, когда в дверь позвонили. Даже не открывая, Ноэми узнала свою соседку. Мадам Мерсье. Та никогда не заявляла о себе одним звонком, но всегда долго держала на кнопке узловатый палец, будто так и заснула. Старая сова.
И где же вы были все это время? прошамкала восьмидесятилетняя старуха.
Я получила целый заряд из охотничьего ружья прямо в лицо. И месяц провела в ремонтной мастерской.
Почти слепая и очевидно глухая соседка приложила ладонь к уху:
Как-как? Что вы говорите?
Я сказала, что была в отпуске. В ОТПУСКЕ! почти крикнула Ноэми, прежде чем захлопнуть дверь прямо перед ее носом.
Вновь оказавшись в одиночестве, она горько посетовала на то, что мир состоит не только из равнодушных таксистов и старых, подслеповатых и тугоухих соседок.
Она принялась было за генеральную уборку квартирки, но вдруг неожиданно совершила крутой поворот из гостиной в ванную, где в засаде ее поджидало высокое зеркало в полный рост. Она нос к носу столкнулась с собой.
Рубцы и раны. Шрамы и чертовы созвездия Козерога. Желание привести в порядок и вымыть жилище внезапно показалось ей смехотворным.
Она откупорила пиво и проглотила анксиолитик сделала все в точности так, как ей не велел поступать Мельхиор. Через пятнадцать минут она примет еще одну таблетку, чтобы уж окончательно отупеть и, рухнув на диван и уткнувшись носом в одеяло, с достоинством встретить первый вечер своей новой говенной жизни.
10
Кабинет руководителя Центральной службы судебной полиции
Глава судебной полиции вызвал к себе комиссара, отвечающего за четыре бригады по борьбе с оборотом наркотиков (одной из них прежде руководила Ноэми Шастен, а теперь Адриэль), на верхний этаж Штаба на улице Бастион, 36. Рядом с комиссаром сидел приглашенный на совещание психиатр службы оперативной психологической поддержки. Впервые получивший доступ в столь высокие сферы, он с интересом разглядывал кабинет директора и окружающую его террасу из металла и неструганых досок, кое-где засаженную какими-то выносливыми растениями. Вся эта конструкция нависала над самой непривлекательной частью Парижа: бетон и башни, серость и тяжелый дым из выпускных коллекторов всего в нескольких метрах от кольцевой дороги.
Шастен хочет вновь взять на себя руководство своей группой, с заметным недовольством объявил руководитель бригады по борьбе с оборотом наркотиков.
Уже тридцать дней, как она вышла из госпиталя? удивился директор.
Нет. Двадцать семь. Но двадцать семь или сорок два это ничего не меняет, на нее же смотреть невозможно!
Меня беспокоит не это. Псу, получившему пинок под зад, нужно время, чтобы снова дать себя погладить. Флик, участвовавший в операции, которая выходит из-под контроля и плохо для него заканчивается, начинает сомневаться в силе оружия и своей бригады. Однако вы совершенно правы относительно внешности, потому что ее лицо видит не она, а мы. Это станет вечным напоминанием об опасности нашей профессии и о том, что наша бригада не смогла защитить своего офицера. Ее раны будут внушать страх и чувство вины, что не есть хорошо. Даже совсем нехорошо.
Я рад, что мы одного мнения. Итак, если все согласны, мы подыщем для нее спокойную группу в финансовой полиции или в административном отделе, но в бригаду по борьбе с оборотом наркотиков она не вернется.
А криминальная полиция? предложил комиссар. Все-таки она служила там шесть лет.
Тут дело не в послужном списке. В криминалке вам скажут то же самое. Никто не согласится взять, ее надо перевести.
Психиатр отвлекся от созерцания террасы, чтобы наконец включиться в разговор.