Носорог глядел на Габу и размышлял о чем-то, Габе непонятном. Потом Габа увидел, что носорог танцуетпереступает ногами. Габа перестал хлопать в ладоши. Тогда носорог засопел еще пуще и мотнул головой.
Габа снова запел, и снова носорог танцевал, поглядывая на мальчика строго. Габа засмеялся.
Габа знал много песен и все длинные. Полдня они с носорогом плясали, умаялись. Но по шоссе проехал джип, и носорог почему-то рассердился. Он чихнул, обрызгав Габу, и погнался за машиной. Скоро он скрылся из виду, а Габа пошел на станцию.
С тех пор носорог отпечатался в глазах у Габы. Детским рисунком он прогуливался по листам школьных тетрадок, проступил на майке Габы, в которой тот играл в баскетбол. Потом Габа уехал учиться в Москву. Потолок его комнаты весь покрылся носорогами. Огромный раскрашенный мелками носорог сам собою нарисовался на плитах Красной площади. Тысячи носорогов помельче танцевали на стенах вагонов метро.
Глядя на местных девушек, Габа испытывал озноб, ему было неуютно. Но скоро забавные стилизованные носороги стали попадаться ему и на белой женской коже, в виде ненастоящих татуировок. Габа попривык к белым девушкам. Что однажды едва не привело самого Габу к гибели.
Провожая домой однокурсницу, Габа оказался заперт в мрачном четырехугольном дворе на краю Бутова. Серые страшные дома нависали над Габой, и пятеро очень коротко стриженых ребят, посмеиваясь, приближались. Габе стало неприятно, и он побежал. Он быстро бегал, но скоро стало ясноубежать нельзя. Куда бы Габа ни свернул, перед ним оказывался дом. Габа рвал на себя подъездные двери, шарил толстыми пальцами по кнопкам домофонов, но дом не пускал его в себя. А преследователи, забавляясь, отрезали Габу от спасительных подворотен. При этом они молчали и усмехались как гиены, что особенно было ужасно. Габа смирился. Он перестал убегать, но люди-гиены еще сильнее разозлились на это. И Габа получил по лицу сначала тупоносым башмаком, потомармейским ботинком на шнуровке, а потомвонючим кроссовком. Катался Габа по земле, от песочницы к качелям и обратно, и продолжалось это довольно долго, потому что люди-гиены устали и дышали тяжело, высунув языки. Да и пахло от них, как от гиен,потом и едкой мочой.
Наигравшись, они покончили бы с Габой, и Габа к этому был готов. Но они вдруг вскричали удивленно и испуганно и побежали куда-то, топоча и продолжая кричать. Габа сел, разлепил пальцами глаза и увидел в желтом фонарном свете, как несутся они и исчезают в черноте подворотни, а за ними, переваливаясь, гонится носорог, и фыркает, и мотает головой. Крики отчаянные и мучительно-громкие, вдруг пресеклись, зато, задетая носорогом, заверещала легковушка. Он поднялся, отряхнулся и пошел к себе в общежитие, напевая на ходу и прихлопывая в ладоши.
Аида рассказала мне это, а тут как раз Габа вернулся.
Все, посцал!объявил он, улыбаясь. Аида смотрела на него нежно.
Мы посидели еще, чуть-чуть выпили. Но гроза завершила свой полет над Останкиным и, как разбитая армия, рассредоточилась. Аида сказала, что им нужно идти. Мы поцеловались, Габа братски приобнял меня, и они ушли. Да и мне было пора.
Не угодно ли из Верлена на посошок?спросила барменша, намекая на абсент. Я выпил, расплатился и вышел.
Больше я никогда не встречал Аиду и Габу. Иногда вижу дедушкуон, в подозрительной компании, шляется у Белорусского вокзала.
ЧЕЛОВЕК-ТЕЛЕФОН
Да вы успокойтесь, это ненадолго. Что-то вроде испытательного срока,торопясь, говорила Нинель Андреевна.Не надо так... Вы в лице изменились, побледнели. Выпейте воды. Сколько вам лет?
Сорок восемь,ответил Мозжухин.
Ну, я и говорюсовсем еще молодец!
Понимаете,вставил Мозжухин,у вас в объявлении написано: экспедитор, менеджер... Я курсы закончил. Вот диплом...
Кто это?грозно спросил Семицветов, генеральный директор филиала. Он спрашивал уже четвертый раз, глядя из-подо лба, узкого и бугристого, круглыми белыми глазами. При этом обнаруживался рот, удивительно небольшой для такой крупной головы. Во рту были зубыквадратные, расставленные через правильный интервал.
Нинель Андреевна в четвертый раз стала Семицветову объяснять, кто таков Мозжухин. Генеральный в четвертый раз взволнованно надул щеки, в ноздрях его зашевелилась шерсть, а глаза завращались. Уши Семицветова, похожие на стиснутые детские кулачки, неприятно двигались.
Мозжухин смотрел на эти уши с испугом. Семицветов в любое мгновение мог вскочить, опрокинув свой стол, и кинуться на него. От Мозжухина осталось бы мокрое место. «Кулаки-то полпуда каждый,думал Мозжухин. Бежать отсюда надо».
Но Мозжухин не ел два дня, и ноги у него плохо работали. В приемной его напоили пакетиковым чаемтеперь его тошнило. Здесь, в кабинете, было страшно. Но снаружи Мозжухина ожидало отчаяние. Усталый, окостеневший мужчина вытер лоб нечистым платком. «Пусть его взбесится... и убьет,подумал Мозжухин.Весь ужас и кончится».
Но Нинель Андреевна, словно Медея, успокоила пробуждающегося дракона. Акулья ненависть в глазах Семицве-това полиняла и подернулась брезгливой дымкой. Семицветов затворил рот. Уши-кулачки напряглись и расслабились.
Медея, обтянутая сверху бадлоном, а снизублестящими брючками, бросила на Мозжухина быстрый, красноречивый взгляд.
Ну соглашайтесь же,проговорила она.Где вы лучше найдете?
Мозжухин опять хотел напомнить про специальности, обещанные объявлением, но вместо этого спросил:
Когда выходить?
А хоть сейчас!повеселела Нинель Андреевна.На складе возьмите костюм. А перед закрытием подойдите к Гоше, бухгалтеру, он выдаст вам пятьдесят рублей.
Пятьдесят!вскрикнул Мозжухин.
За полдня. Полная ставкасто в день. Так вы решились?
Мозжухин кивнул, преодолевая тошноту, выслушал, как пройти на склад, и направился к выходу.
У самого порога, прилипнув ладонью к никелированной дверной ручке, он задержался было, но в спину ему ударил сердитый рык Семицветова: «Кто это?»
Мозжухин втянул голову в плечи и убрался поздорову.
Работа Мозжухина заключалась в следующем. По прибытии он переодевался, точнееодевал на себя циклопическую мобильную трубку, с большим изяществом выполненную из резины и разных сортов пластика. Наружу торчали только ноги в серых брюках и мальчиковатых сандалиях. Внутри телефона было темно и как-то необыкновенно пахло кислятиной. Иллюминатором Мозжухину служила плоская щель, незаметная снаружи. К этому надо было привыкнутьничего не видя под ногами, Мозжухин часто спотыкался и падал. Подняться же без помощи рук да еще под тяжестью телефона было сложно.
Руки доставляли много хлопот Мозжухину. Их невозможно было вытянуть вдоль тела. Приходилось держать их на животе либо за спиной, но тогда уставали плечи. Однако у нахождения рук внутри был существенный плюсот пота кожа Мозжухина начинала зудеть, но он мог чесаться!
В образе телефона Мозжухин прохаживался взад-вперед у дверей фирмы, которая занимала собою небольшой особнячок на Л***ском шоссе. С десяти до восемнадцати ноль-ноль. Перерыва на обед не было.
Берите с собой бутерброды и термос,сказал ему Гоша.Обеденное времясамое горячее. И не забывайте гостеприимно кланяться! Хоть изредка кивайте в сторону дверей нашей конторы!
Понятное дело, ни кивать, ни тем более кланяться Мозжухин не мог, будучи закованным в телефон. Но странное желаниеподойти ответственно к своему делузаставила Мозжухина проявить изобретательность.
«В конце концов, этот целлофановый монстр кормит меня,подумал он.А работа не так уж плоха, в сущности. Я забавляю людей..» И Мозжухин выработал своеобразный книксен, исполненный достоинства и в то же время не без кокетства.
Но дети страшились Мозжухина. А взрослые, если и забавлялись, то как-то сердито. В конечном итоге, приседал он или не приседалрезультат всегда был тот же. Люди струились мимо.
«Как же они существуют?думал Мозжухин.Почему не разоряются? Платят мне, платят Гоше и Нинель, двум каким-то мальчикам у компьютеров... Чертовщина!»
Мозжухин жевал бутерброд. Когда ноги его уставали, он прислонялся пластиковой спиной к рекламному щиту. В конце дня он, уже переодевшись в обычный свой костюм, подходил к Гоше. Красивый, аккуратно причесанный Гоша в дорогостоящем свитере псевдогрубой вязки презрительно выкладывал на стол купюру. Удивляясь, Мозжухин замечал, что презрение это с каждым днем усиливается и переходит уже в гадливое негодование. Гоша стал злым и иногда снисходил лично поиздеваться.