Здесь нету лифта,сказал Виталик.Вставай давай.
Все еще покорно Настенька позволила довести себя до станции «Кантемировская». Но в самом метро началась свистопляска.
Командир, брось меня!визжала она, повиснув на его шее.
Идем-идем... две пересадочки всего...говорил Виталик, как гипнотизер.
В вагоне ее рвало. Потом ее вырвало на платформе кольцевой станции. Затем она упала с эскалатора и порвала колготки.
Я дойду сама-а!чуть не пела она.А тыкатись! Мне такие провожатые не нужны! Чего ты молчишь? Меня оскорбляли весь вечер, а ты молчал! Педик! Все слышали? Онпедик!
Никто не думал тебя оскорблять,зачем-то возражал ей Виталик и волок дальше.
Конечно, яб...дь, но я женщина порядочная. А у тебя прописки нет. Милиция!!! У этого педика нет прописки!
Более всего на свете Виталику хотелось ударить ее. С хрустом. А потом свернуть ей шею и долго пинать по платформе туда-сюда бессмысленный манекен с окровавленной физиономией.
Настенька наблевала ему на новенькие ботинки, которыми он очень гордился. «Это она нарочно!»подумал Виталик со злобой. Но Дикая Женщина уже совершенно обмякла и впала в прострацию.
Оказавшись на свежем воздухе, Настенька приободрилась и шла в общем даже твердо. Только через каждые несколько шагов начинала громко отхаркиваться. Да и Виталик, отдышавшись, перестал злиться. Ему хотелось думать о другом. «Весна уже. И Шурка уезжает. Наверное, и мне стоит чем-то заняться... А эта дура больше не придет. Она назавтра сгорит от стыда и нс придет больше...»так думалось ему.
Дверь им отворил Рогожин.
Молча он подхватил падающую супругу и, тихо обронив Виталику «проходи на кухню», утащил се в комнату.
На кухне Виталик, поглядывая в окно, думал: «А что, собственно, мне здесь делать?» Нужно было уйти, даже по-английски, но мешало отсутствие видимой точки, какой-то итоговой интонации.
На плите басом засвистал приземистый чайник. Виталик повернул тугую ручку. «Сидел тут, паинька-зайчик. К приходу женушки чай согревал. Как трогательно»,думал Виталик. В груди его ворочалась жирная холодная амфибия.
Давай пить чай,сказал Рогожин, возникая, как белое бесшумное привидение. Он был, как и в день их знакомства, все в той же байковой распашонке без пуговиц.
Давай,неожиданно для себя согласился Виталик.
Кухня была просторной и какой-то слишком чистой. На плите, кажется, ничего, кроме чайника, никогда не стояло. Холодильник девственно белел, большой, как главпочтамт.
Нужно было что-то сказать, и Виталик сказал:
Ты извини, я недоглядел... Как-то быстро она напилась.
Рогожин вяло махнул рукой:
Брось. Она пьет уже три дня. Скоро пройдет, так-уже бывало.
А почему ты ей позволяешь?
Поди ей запрети. Ты пробовал?
Виталик хмыкнул.
Рогожин отпил из своей чашки и сказал:
Я в принципе тебе даже благодарен. Ты благотворно на нес влияешь. После свиданий с тобой она чаще улыбается, меньше нервничает... Я ведь сильно ей недодаю.
Произнося эти, с точки зрения Виталика, нелепые и постыдные вещи, Рогожин оставался вялым и сереньким. Только нечто похожее на вселенскую усталость проступало иногда в его скучном голосе.
Он продолжал:
В конце концов, раз ей лучше, почему я должен протестовать? Эмоциимоя слабая сторона. Я всегда опасался разных чувственных шквалов и бурь. А Настеньке они очень нужны...
И поэтому, когда она нашла мальчика для битья на стороне, ты был только рад,глухо произнес Виталик.
На кухне становилось сумрачно. Совсем рядом за окном горели окна другого домав одном из них женщина в розовой комбинации гладила белье.
Зачем ты так? Разве тебе нехорошо с ней?спросил Рогожин.
Да нет, почему. Бывало хорошо.
Она, конечно, трудный человек,согласился Рогожин.Но такой, такой... замечательный! Я очень ее люблю и хочу, чтобы ты это знал.
Спасибо за чай. Мне пора...сказал Виталик и встал.
В прихожей, тесноватой для этой квартиры, Рогожин как-то неловко суетился и мялся. Когда Виталик закончил завязывать шнурки, муж Дикой Женщины протянул ему конверт.
Что это?изумился Виталик и заглянул внутрь.Ого, баксы?
Тут двести,сказал Рогожин.Вернешь, когда сможешь.
Двести долларовраз. Двести долларовдва. Двести долларовтри. Продано!весело сказал Виталик. сунул конверт в карман и вышел.
В лифте ему стало смешно. «Нет, ну это чудеса просто.заявил он.Ай-ай-ай!»
В подъезде под батареей отопления дремал крупный дымчатый кот.
Обет целомудрия я уже принял,сообщил коту Виталик.Теперь приму обет бедности.
Номер квартиры Рогожиных был «184». Виталик отыскал их почтовый ящик и опустил в него конверт. Ему хотелось написать на нем какое-нибудь оскорбительное слово, но в последнее мгновение он воздержался.
Вечерок в целом был приятным. Сумрак, в отличие от зимнего, был мягче и нежнее. Виталик, покуривая, шагал к метро.
Страсть к эффектным жестам меня еще подведет,говорил он себе, улыбаясь. И разглядывал мерцающие окна многоквартирных домов-башен. Между ними стояли дома-корабли, дома-бастионы... Согни сверкающих домов и тысячи окон: окна-глаза, окна-слезы, окнасигаретные огоньки. Окна-мотыльки, окна свечки. Холодные и теплые окна. Окна, обещающие путнику приют и ужин. Окна казенные.
«И ни за одним из них нет человека, который думал бы сейчас обо мне»,подумал Виталик, но без грусти, а просто констатируя факт.
А в безлюдном по-вечернему вагоне метро, следя за печальными траекториями пустой пивной бутылки, катавшейся по полу, он спрашивал себя: «А не упиваюсь ли я сейчас этим состоянием? В самом ли деле мне бывает больно, не валяю ли я дурака перед самим собой? И если так, то чем самый распоследний дивнюк хуже меня? Их нечеловеческая трагедия рассчитана на какое-то количество зрителей, а я выхожу сам себе актер и клакер».
Стоп!рявкнул «сосед» над самым его ухом. Ты что, забыл, что ли? Ну именно, именно так! Мы же с этого и начинали... Увлекся ты, приятель.
Да, я увлекся,признался Виталик.А как мне было нс увлечься? Я уже было почувствовал, как у меня получается с ними со всеми взаимодействовать, я переписал на свой лад некоторые их правила, я...
Ты хочешь сказать, что нашел себя?хихикнул «сосед».Здесь и сейчас?
Ну... да...пробормотал Виталик.Где же тут ловушка-то?
А ловушка, дорогой мой, чрезвычайно проста.
Не понимаю, хоть убей!воскликнул Виталик горячо.
Да ты по сторонам-то погляди,глумливо сморщился «сосед» и исчез. После него на сиденье осталось липкое белесое пятно, как от растаявшего мороженого.
Поезд, плавно раскачиваясь, пролетал над мостом. Мелькали огни, огни, а внизу сонная река, через силу шевелящая льдинами трупного цвета, чернела у самых берегов. И такое блаженное чувство покоя вдруг охватило Виталика, такое молчаливое торжество, что о «соседе» он и думать забыл.
Перед ним, в сизых лесных тенях, лежала тропа, чуть присыпанная хвоей. Конь ступал по ней спокойным шагом, мерно позвякивая серебряными пряжками на сбруе. Сверху, в прорези древесного полога, падали зеленоватые лунные лучи, подолгу задерживаясь в хлопьях тумана у самой земли. Уютно тянуло дымком, и где-то в стороне, заслышав путника, настораживались у дремлющих костерков лесные бродяги, всегда готовые схватиться за нож или дать стрекача.
Перекликались в чаще сторожевые совы, а время от времени, словно разбуженная ими, какая-то другая птица вдруг начинала сердито и неразборчиво бормотать и хныкать.
Овраги дышали сыростью, настоянной на прелых листьях. Оттуда мерцали иногда холодные глазки гнилушек.
Иногда ему казалось, что кто-то сзади мягко обхватывает его за шею, но это всего лишь ветер, запутавшись в складках плаща, пытался освободиться.
Хорошо-то как, Господи!сказал Виталик и без всякой нужды покороче подобрал поводья.
Явление второе
...И все же я убежден, что это и в самом деле уже не люди,говорил Виталик.Будто и впрямь, по предсказанию братьев-фантастов, человечество поделилось на две неравные части.
Ложкин с отсутствующим видом поглядывал в окно.
А метель то густела, то, напротив, становилась редкой и ленивой, повинуясь капризам невидимого дирижера. Дирижер же этот, во фраке с продранными локтями и без манишки, был совершенно безумен. Из нежнейшего пиано он вдруг с головой срывался в неистовое крещендо, презрительно игнорируя всяческие адажио и скерцо.