Но-но, Есенин скверно закончил. И потом, что это за особенность у нескольких последних поколенийприкрываться цитатами? Вы же часами можете разговаривать одними только цитатами. Это явный моветон.
Я играю на свирели
Или же на мандолине...
донеслось с кухни.
Наконец-то! Виталик рванулся в Квартиру и поспел как раз вовремя, чтобы вступить в нужном месте:
И не думаю о цели,
Не гадаю о причине...
Песня называлась «Трубадур». Ей, собственно, и открывался репертуар их трио.
Виталик протиснулся на кухню и удачно уселся у ног Эштвен. Дивному «братцу» это не слишком понравилось, и он мстительно наступил Виталику на руку. Виталик сделал вид, что не заметил.
В кухне было душно. Испарения молодых тел, разгоряченных теснотой, усугублялись кипящим давно уже чайником. На запотевшем стекле был нарисован карикатурный уродец, в котором Виталик без труда опознал себя.
Нe владею сам собою,
Я пугаю, я в ударе,
Я играю на гобое,
Я играю на гитаре...
В расположении Виталика был еще один (помимо дивного «братца) минусноски Широевского остро пахлии отнюдь не «звездной пылью».
Широевский подыгрывал на флейте. Он случайно выплеснул на стол остатки чая из кружки, и этот чай по капле стекал Виталику за шиворот. Виталик знал, что если он встанет, чтобы вытереть клеенку, то обратно уже не сядет«братец» обязательно этому воспрепятствует. Оставалось терпеть. Спиной Виталик чувствовал пальцы ног Эштвенони шевелились, как злые зверьки.
Давно ли цвел
Зеленый дол,
Лес шелестел листвой...
Виталик видел, как под столом огромная ручища Алхимика оглаживает колено Эварсель. Сама Эварсель, туманно улыбаясь, ворошила волосы какого-то в кольчуге, одетой поверх тельняшки. Хозяин сидел в самом углу, прислонясь голой спиной к женщине-воину, изображенной карандашом на стене. Недавно прибывший МакЛауд с ногами забрался на подоконник и постоянно оттуда соскальзывал. От него до сих пор пахло электричкой.
Где этот летний рай?
Лесная глушь мертва...
В самом деле, где?
А теперьпро лося!затребовал «братец».
«Непременно надо будет дать ему в глаз»,решил Виталик.
Ой, то нс вечер, то не ве-е-чер,
Ой, мне малым-мало спаа-лооось!
загорланили все разом.
Потом все заметили, что ночь легла и метель за окнами сгустилась. Эльфы притихли, кто-то сбегал в комнату за свечами. Погасили свет.
Живые пламенные язычки облизывали чьи-то уши и подбородки, вынимая их из жирной темноты. И кроме этих язычков, все было неподвижнодаже «братец» перестал лягаться.
Было, наверное, даже хорошо. Но такова уж натура личностей просветленных и продвинутыхнастоящая, тихая и строгая красота момента смущает их. И через несколько минут восхитительной тишины раздались привычные дурацкие остроты, буденновским жеребцом зарыготал Алхимик, и дивный «названый братец», громко впечатывая ноги, включил свет. Свечи, колдовавшие на столе и подоконнике, сразу сделались жалкими.
Эварсель решила, что ей необходимо прогуляться босой по снегу. У нее образовалась обширная свита. Энтузиасты прыгали по всей квартире, избавляясь от носок и колготок. Спустя минут пятнадцать суматошной возни в прихожейопять рухнула вешалкавсе они вынеслись прочь.
Уна внезапно устала до изнеможения. Приложив ко лбу тыльную сторону ладони, она ушла на «едину». За ней увязался некто волосатый в джинсах, расписанных шариковой ручкой. Хозяин отправился разбирать «почту». Шура, белый от ревности, засел за диссертацию. Он шелестел бумагами и преувеличенно сопел. Бурнин, ядовито улыбаясь, читал Юза Алешковского. А Эштвен, обнаружив, что «эльфийский братец» ушел с Эварсель, сказала Виталику:
Проводи меня, пожалуйста.
Это было сказано тем уверенным и спокойным тоном, что почти всегда вызывает протест. Но Виталик сказал себе: «Раз я могу отказаться, то должен согласиться».
И они вышли в метель.
От самого подъезда по махровой скатерти снега перепуганно разбегались в разные стороны цепочки босых следов. Во дворе высился одинокий сугроб, под которым угадывалась легковая машина.
Ты хорошо пел сегодня,сказала Эштвен. Настроение ее было испорчено непостоянным «братцем».
Досаду нужно было на ком-то сорвать. Но сделать это надлежало тонко и эстетноноблес оближ. Виталик для этого плохо подходил: влюбленному идиоту плюнь в глазавсе божья роса.
Мне нравится петь,сказал Виталик, сделавший вид, что ничего не понял и не увидел. Эштвен, в свою очередь догадавшаяся, что Виталик только делает вид, не зналавозненавидеть ли его за это или отблагодарить.
Они шли по улице Адмирала Макарова. Тротуар был весь занесен, даже узкие колейки, протоптанные пешеходами, скрылись из виду.
Ты всегда делаешь хорошо то, что тебе нравится,произнесла она бесстрастно. Ей очень шла эта отстраненность, как и снежинки на ресницах. Именно так эльфы и разговаривают со смертнымис высоты своего пронзительного величия. Только с равными они хохочут, краснеютстановятся человечны.
Над феноменом эльфизма Виталик размышлял часами. Но так и не понял, откуда среди обычных людей появилось это странное племя «узколицых», похожих друг на друга, прекрасных, но чужих существ. Еще он не мог понять, как это самое пронзительное величие могло сочетаться со сварами, сценами мелочной ревности и пакостными интрижками.
Мне нравится петь с тобой,продолжал Виталик. Они с усилием проталкивались сквозь снегопад. А снег засыпал даже косые тени от фонарных столбовтолько рваные края, загнутые кверху, торчали по обе стороны обочины.
Мне иногдазнаешь?даже жаль, что мы друг другу не подходим,сказала Эштвен.
Почему не подходим?
(Все ты лжешь, ничуть тебе не жаль...)
Потому что якапризная, самовлюбленная дрянь,спокойно молвила Эштвен. Это вышло совсем ребячески, но она знала, что говорит правду, и ей эти слова казались страшными в своей простоте. Впрочем, по правилам игры они произносились в расчете на возражение.
(Ну и что?)
А если все-таки подходим?
О-о, как вы все упрямы...
(Кто это«все»?)
Я обезоружен. Будь на твоем месте другая, я бы знал, что мне делать, что и когда говорить... Я бы добился своего так или иначе... Но ты...
Но я настолько чиста, что тебе не хочется осквернять меня своим коварством. Как это патетично!
«Да не тебя, дурочка ты набитая. Чувства своего мне не хочется осквернять»,чуть было не сказал вслух Виталик, но это был бы явный фол. Пришлось удержаться.
С минуту он помолчал, а потом рассердился:
Стоит только сказать правду такой, как она есть,и сразу слышишь: «Патетика!» Пафос им, видите ли, мешает. Да провалитесь вы все с вашей иронией чертовой, парадоксиками и остывшими расчетливыми шуточками!
Эштвен слушала его с удивлением.
А Виталика неудержимо несло дальше:
Вы искренность возвели во грех, а сами утонули в умственных безделушках. Любую чудовищную ложь, любую несусветную чепуху, любую ахинею наглую я могу вывалить перед твоим дивным родственником, Алхимиком или этим звездным мудилой. Лишь бы только она была иронична, лишь бы была прохладна и упакована в какую-нибудь интеллектуальную оболочку,и сожрут! Не поморщатся! Я тут давеча развлекалсяразсуждалъ при Алхимике об одном человеке, которого раньше и в глаза не видел. Ну, обыкновенно: тут побранил, там похвалил, пара каламбурчиков опять же... Сплетню сочинил. Психоанализа подпушал... А сегодня слышуэтот болван Алхимик пересказывает мои слова, но уже от своего лица. А, каково?
Тебе совсем не идет быть злым,нетерпеливо сказала Эштвен. Тема была ей неинтересна.
А кому это идет?
Ну... некоторым женщинам. Амазонке, например.
Амазонка не женщина, а сикуха.
О-о, что я слышу?! Рыцарственный Виталик дурно отзывается о даме? О-ля-ля!
Тут они оба с облегчением посмеялись. Эштвен взяла его под руку и даже слегка прижалась. Отстраненность и натянутая «чуждость» все же остались, но Виталику было довольно и этого.
«Вот так-то простенько, милая моя, выиграть у тебя несколько очков,меланхолично подумал Виталик.Благодарнейшее делокритиковать при женщине подружку, особенно если та, другая,сильная и независимая особа».