Ты можешь рассказать мне все, что хочешь, дорогой Отец, сказал Пенн, придвигаясь ближе. Но ты не можешь называть это исповедью или говорить, что ты делаешь это, потому что ясвященник. Если об этом станет известно, мое служение подвергнется опасности.
Бон взглянул на красные шнуры на крыльях сына, вспоминая, сколько он заплатил, чтобы того приняли в Церковь, и как чудесно изменилась его судьба с тех пор.
Разве не прекрасно, что твоему другу детства Шеру удалось достичь таких высот? сказал он. После этого он почувствовал, как в легких разливается боль, и захотел кашлянуть, но не решился. Пенн вдохнул, чтобы ответить, но передумал, потихоньку выдыхая из ноздрей и молча наблюдая, как корчится его отец. Маленький Шер, когда-то его одноклассник, стал Благородным Шером Бенанди, повелителем собственного удела, а Пенн был его приходским священником с собственным домом, женой и детьми.
У драконов принято есть друг друга, сказал наконец Бон.
В наше время начал Пенн.
Ты знаешь, что я единственный, кто выжил в моей семье, единственный среди сестер и братьев, кому удалось вырастить крылья, продолжал Бон, прерывая сына. Ты думал, что это Высокородный Телсти съел остальных или его женаВысокородна Телсти? Да, кое-кого съели они, камнем падая с неба, чтобы пожрать слабаков, но меня они всегда оставляли в живых, потому что я был самый старший и самый крепкий. Они строго придерживались учения Церкви о том, что, поедая слабых, они улучшают драконью природу, а ко мне были даже добры. Но я не простил их за то, что они съели моего отца, моих сестер и братьев. Хотя и притворялся их другом и другом их детей, потому что моя мать была недостаточно сильна, чтобы защитить меня и не дать им съесть всех, если им так вздумается. Они забрали золото моего отца, и у нас не было ничего, кроме нашего имени. Когда нас осталось только трое, мои крылья начали расти, и, хотя я дорос тогда только до семи футов, я был готов покинуть дом в поисках удачи, пусть последствия могли быть гибельными. Мне нужны были размер и сила, которых не обретешь, питаясь говядиной. И я съел оставшихся у меня брата и сестру.
Пенн, оцепенев, лежал рядом с умирающим отцом, потрясенный тем, что сказал старый дракон, больше, чем он мог вообразить.
Сохраню ли я целостность после смерти? спросил Бон. Падет ли мой дух, как пепел от пламени, как учит нас Церковь? Или я возрожусь бараном, чтобы стать жертвой чьего-то голода, или хуже того, червем ползучим, или паскудным бескрылым Яргом? Он поймал взгляд сына, и Пенн, как громом пораженный, не мог отвести глаз. С тех пор, как ты и сказал, я жил праведной жизнью. Я не раз горько пожалел о том, что сделал, но я был юн и голоден, и никто не помог мне, когда пришла пора улетать из гнезда.
Чешуя облетала с Бона с размеренным постукиванием. Выдыхал он больше дыма, чем воздуха. Глаза начали тускнеть. Пенн был священником и свидетельствовал множество смертей. Он знал, что остались считаные минуты. Он расправил крылья и приступил к последней молитве.
Теперь улетай с Вельдом, свободно переродись под присмотром Камрана Но в горло ему попал дым, и продолжить он не смог. Однажды он со смешанным чувством восхищения и ужаса прочитал старый ритуал отпущения грехов; отец был правтот все еще печатался в молитвеннике. Его отец нуждался в отпущении грехов, чтобы продолжить свой путь с чистой совестью. Пенн был обычным молодым драконом и священником, но он любил своего отца.
Это просто обычай, никакой теологии в этом нет, пробормотал он. Он поднял свои когти перед глазами отца так, чтобы тот мог их видеть.
Я услышал твою заколебался он на мгновение, слово это казалось таким ужасным. Можно ли назвать это как-то еще? Нет, никакое другое слово не даст отцу утешение и отпущение, в которых он нуждался, твою исповедь, Досточтимый Бон Агорнин, и я отпускаю твои грехи и прощаю тебя во имя Камрана, во имя Джурале, во имя Вельда.
Глубоко в угасающих глазах отца он увидел улыбку, которую сменил покой, а затем, как обычно, глубочайшее изумление. Пенн столько раз видел это, но так и не смог привыкнуть. Он часто гадал, что же такое ожидает за воротами смерти, что, как бы ни готовился к ней дракон, это последнее видение всегда его изумляет. Он выждал предписанное время, повторив последнюю молитву трижды на тот случай, если глаза опять начнут вращаться. Как и всегда, чуда не случилось, смерть оказалась смертью. Он бережно протянул коготь, извлек и съел оба глаза, как положено было священнику. Только после этого он воззвал к своим братьям и сестрам ритуальным кличем:
Добрый дракон Бон Агорнин начал путешествие к свету, собирайте семью для поминального пира.
Он не чувствовал ни печали, ни стыда оттого, что пошел против учения Церкви и отпустил грехи своему отцу, или ужаса оттого, что отец сделал. Он не чувствовал совсем ничего и знал, что это пройдет, когда уменьшится потрясение от случившегося, но еще долгое время он будет испытывать тихую печаль.
2. Парлор
Вся семья собралась в верхних пещерах сразу после того, как доктора сокрушенно покачали головами и Бон Агорнин уполз в нижнюю пещеру умирать, сопровождаемый только Пенном. Кроме четырех здравствовавших детей Бона здесь присутствовали также Сиятельный Даверак, муж Беренды, три драгонетаплоды их первой кладки, случившейся уже четыре года назад, и местный священник Преподобный Фрелт. Им прислуживали четверо слуг Беренды с крепко перевязанными сзади крыльями. Тут же была и старая служанка семьи Эймер, чьи крылья тоже на всякий случай были связаны, но так как ей доверяли, а традиции в семье соблюдались нестрого, связаны они были лишь чуть-чуть прочнее, чем у священника. Никто из присутствующих не достигал полной длины старого Бона. Ближе всех дорос Сиятельный Даверак, со своими сорока футами от макушки до кончика хвоста, но все равно одиннадцать взрослых драконов и три драгонета могли поместиться разве что в бальной зале.
Таким образом, после первых приветствий, ламентаций и восклицаний по поводу того, кто больше проехал, чтобы прибыть сюда, они разделились на две группы. В первой состояли Беренда со свитой в компании Преподобного Фрелта. Все они расположились в элегантном парлоре справа от входа, остальные же проследовали в большую столовую.
Им ничего больше не оставалось, кроме как ждать и судачить. Точно так же они могли бы остаться в своих домах и ждать провозглашения, чтобы тут же подняться ввысь, а затем, кружась по спирали вниз, камнем упасть на труп. Кое-кто говорит, что когда-то драконы так и поступали, но теперь они уже не так просты и устраивают для себя пещеры с подвалами, чтобы было куда уползти и упокоиться в мире. Поэтому тело покойного теперь делят только те, кого он сам выберет. И все же некоторым с трудом верится, что современные этические представления обязывают ждать так бесконечно долго, как пришлось ждать семье Бона Агорнина.
Парлорная была вырезана в том же темном природном камне, что и все поместье. Она не была разукрашена более светлой галечкой по столичной моде, поскольку обитатели поместья никогда не слышали о таком обычае и почитали за лучшее позволить камню говорить самому за себя. Там и сям в стенах были вырезаны стильные ландшафты, как бы увиденные с высоты полета. Их Бон Агорнин одобрил, потому что они не стоили ему ни копейки. Резьбу по камню выполнили молодые обитательницы поместья, более всего драконица Эйнар, которая считала себя одаренной в этом отношении. Сиятельный Даверак, обладатель собственного пышно изукрашенного сельского дома и еще одного в столице, что использовался два месяца в году, когда там собиралось модное общество, возможно, придерживался другого мнения, поскольку, бросив на резьбу по камню лишь один взгляд, тут же расположился у двери. Его жена, Сиятельна Беренда Даверак, как теперь предписывалось титуловать ее по рангу мужа в обществе, была не так безразлична к ландшафтам. Она высказала слугам и детям восхищение последними поступлениями и посокрушалась, что, когда она была девицей, на стенах не было ничего и вполовину такого прекрасного, будто со дня ее свадьбы прошло уже все триста лет, а не всего лишь семь.
Когда восхищение резными панно иссякло до последней капли, она угомонилась в алькове под огромной полкой, на которой были выстроены несколько каменных скульптур, не особо ценных, какие ожидаешь встретить в верхних покоях, но, тем не менее, не лишенных определенного очарования.