Но недавно в одном из наших журналов начали появляться рассказы о деятельности Хольмса в Москве и в других городах России. Рассказы касались, главным образом, «дел», в которых знаменитый Хольмс пошел по ложному следу. Эти тенденциозные произведения и заставили меня взяться за перо, чтобы дополнить своими воспоминаниями картину подвигов Хольмса в России, картину, получившую до сих пор слишком одностороннее освещение.
Во время пребывания Хольмса в России, я, по некоторым обстоятельствам, которые будут ясны из дальнейшего рассказа, имел возможность очень близко познакомиться с этой замечательной личностью и, прибавлю, познакомиться в такой момент, когда невозмутимый англичанин решал труднейшую задачу исключительно путем анализа, не собирая лично никаких сведений и не делая никаких наблюдений. Дело, о котором я хочу сейчас рассказать, записано в дневник Хольмса под названием «Три изумруда графини В. Д.». Я должен оговориться, что, ввиду сравнительно небольшой давности событий, о которых идет речь, фамилии действующих лиц изменены или заменены инициалами; в остальном же я ни на шаг не буду уклоняться от действительности, что, кстати, не представляет для меня особого труда, так как я был одним из наиболее осведомленных лиц во всей этой истории.
Глава I
Преступление
В описываемое время я занимал, вместе с моим другом Александром Петровичем Введенским или, проще, Сашкой Введенским, небольшую квартиру, окна которой выходили на набережную Фонтанки, недалеко от Чернышева моста. Я посвящал все свое время чистой математике и, имея один хороший урок, считал свои средства к жизни обеспеченными. Сашка был блестящим представителем типа вечного студентаон считался одним из лучших петербургских газетных хроникеров, зарабатывал большие деньги, из которых, конечно, невероятно быстро ничего не оставалось, но никак не мог сдать какого-то экзамена в течение пяти лет, к немалому удивлению и возмущению профессоров.
В один прекрасный весенний день (было начало мая) я сидел с книгой у открытого окна, забыв весь мир ради глубоких красот интегрального исчисления. Вдруг дверь отворилась и в комнату стремглав влетел Сашка, до того мирно дремавший на кожаной кушетке в своем «кабинете», и с торжествующим видом стал тыкать мне под нос какую-то бумажку.
Ты погляди, погляди, кричал он, как бесноватый, что значит быть с Петром Алексеичем в дипломатических сношениях! Полицейская сошка! Взяточник! Закорючка! А ты смотри, сколько он мне сейчас пользы принес! и Сашка продолжал все с тем же победоносным видом размахивать своей бумажкой.
У меня перед глазами встала низкая, расплывшаяся фигура Петра Алексеевича, туго затянутая в полицейский мундир, с побагровевшим от натуги лицом и мутными, стеклянными глазами. Три дня тому назад мы угощали его по настоянию Сашки обедом, после которого я был страшно зол на своего сожителя за удовольствие принимать таких милых гостей; в тот вечер мы едва не разругались. Теперь Сашка торжествовал, так как Петр Алексеич, очевидно, отблагодарил его за угощение, сообщив какое-то важное известие!
В чем дело? удалось мне, наконец, прервать расходившегося приятеля. С Исаакия леса сняли? Или Адмиралтейская игла в Неву свалилась?
Но Сашка мгновенно стал серьезен; его ликующее настроение исчезло без следа, и совсем иным, чисто деловым тоном он ответил:
На Каменностровском, в собственном доме, убиты граф Дмитрий Иванович В. Д. и его жена, вероятно, с целью грабежа. Преступление обнаружено в два часа. Теперь, продолжал Сашка, взглянув на часы, четверть четвертого. Стало быть, если я сейчас найму лихача, я буду, надо думать, первым корреспондентом на месте убийства. Жди меня к вечеру.
Сашка попытался было быстро уйти, но я его задержал.
Постой, Сашенька, взмолился я, ведь я знаком с молодым графом Николаем Дмитриевичем. Слушай, нельзя ли мне как-нибудь вместе с тобой? Устрой, если ты подлинно приятель. Голубчик, Сашенька!
Введенский повертелся на каблуках, метнул на меня молниеносный взгляд, привычным движением вскинул пенсне и вдруг решился.
Одевай шляпу, скомандовал он, поедем. Живо.
Я не заставил себя долго ждать, и через несколько минут мы уже мчались на Петербургскую сторону.
Сашка сопел и нетерпеливо погонял извозчика. Я нервничал, так как мне в первый раз предстояло увидеть картину преступления.
Промелькнула Нева, начались дачи. Рысак несся, как стрела, и через несколько минут путешествие кончилось.
Мы подъехали к двухэтажному красивому каменному особняку.
Стой! крикнул кучеру Сашка и, быстро соскочив, направился к подъезду.
Нас тотчас остановили два городовых, стоявших у дверей. Сашка, как человек бывалый, быстро сумел соответственным образом воздействовать на их непоколебимость и убедил вызвать Петра Алексеича.
Не прошло и пяти минут, как Петр Алексеич появился и, кряхтя, провел нас во внутренние комнаты особняка.
Вот это, объяснил он по дороге, прихожая. Вот эта дверь направо ведет в кабинет, где и сейчас еще находится труп графа в том же положении, в котором он был найден. Эта дверь прямо, через которую я вас и проведу, ведет в столовую.
Через столовую мы вошли в небольшую комнату, судя по обстановке, будуар. Наш вожатый подтвердил эту догадку.
Это будуар графини, продолжал он. Отсюда нам удобнее незаметно войти в кабинет.
Он приотворил дверь в соседнюю комнату.
Там находилось уже несколько человек, очевидно, судебные власти, занятые осмотром места преступления.
Я взглянул на Сашку. Ноздри его раздувались, усы как-то особенно воинственно торчали в стороны, а глаза так и сверкали из-под пенсне. Он точно обнюхивал воздух и неслышными шагами крался за Петром Алексеичем в кабинет.
Кабинет представляла собою довольно обширная комната в два окна. Она вся была заставлена тяжелою кожаною мебелью, украшенною медными гвоздями, тяжелыми книжными шкафами и обширным письменным столом. В углу виднелся широкий, выложенный коричневыми изразцами камин. Дверей было две: одна, ведущая в прихожую, мимо которой мы проходили, и другая, ведущая в будуар, через который мы вошли.
Я вошел за моими спутниками и вздрогнул.
Прямо передо мной лежал навзничь, головой к окну, старый граф. Он широко раскинул руки и ноги; на голове у него зияла рана. На полу, возле трупа, виднелась кровь.
Не успели мы войти, как высокий, темноволосый, с проседью мужчина, стоявший у окна, с нотой раздражения в голосе крикнул:
Петр Алексеич!
Наш чичероне сжался и рысцой подбежал на зов. Высокий ему что-то повелительно буркнул, и через минуту он уже возвращался обратно к нам, виновато моргая глазами.
Уходите, прошептал он, косясь по направлению к окну. Говорит, что корреспондентов еще пускать нельзя. Подождите пять минут на террасе. Сейчас все уберутся.
Делать было нечего. Мы вышли из комнаты и через столовую прошли на террасу. Введенский тотчас же вынул записную книжку и карандаш, а я стал медленно прогуливаться.
Как я узнал впоследствии, терраса соединялась с крытой галереей, ведущей во флигель, в котором помещалась спальня и комната молодого графа.
Когда мы вышли на террасу, в конце этой галереи вдруг показались два человека. Они, разговаривая, медленно направлялись в нашу сторону; в первом я узнал молодого графа Николая Дмитриевича. Он был смертельно бледен, под глазами обрисовывались черные круги; в остальном же его спокойная, непринужденная фигура носила обычный сдержанный вид.
А, это вы, сказал граф, поравнявшись со мной. В невеселую минуту пришлось встретиться
Николай Дмитриевич, ответил я, если мое соболезнование может иметь для вас хоть какое-нибудь значение, примите выражение самого искреннего участи я
Благодарю вас, ответил граф. В моем несчастье не может быть утешения. Но мне остается одно: все свои силы я употреблю на то, чтобы найти негодяя, у которого поднялась рука на такое зверское дело.
И в этом вы не найдете более верного помощника, чем маркиз Альфред де Варенн! вмешался в разговор спутник графа, молодой брюнет с изящной эспаньолкой, и черные глаза его мрачно сверкнули.