Он, конечно, тоже может… Но мне нужна моя жемчужина среди руководителей транспортов, и я перевёл его в округ Канда, где ему придётся проделать все сначала. Он, должно быть, уже марширует теперь.
— Он не кули! — с яростью сказала Вилльям. — Он должен сделать свою настоящую работу!
— Он лучший человек в своём деле, а этим много сказано; но если приходится разбивать камни бритвой, то я предпочитаю выбрать самую лучшую.
— Не пора ли бы нам повидаться с ним? — сказала миссис Джим. — Я уверена, бедный мальчик за месяц ни разу не поел нормально. Он, вероятно, сидит в повозке и ест сардинки руками.
— Все в своё время, милая. Долг превыше приличий.
— Иногда я думаю, — сказала Вилльям, — как будем мы себя чувствовать, когда станем танцевать, или слушать оркестр, или сидеть под крышей. Мне как-то не верится, что я когда-нибудь носила бальное платье.
— Одну минуту, — сказала миссис Джим, думавшая о чем-то. — Если он поедет в Канду, то будет в пяти милях от нас. Конечно, он заедет сюда.
— О нет, не заедет, — сказала Вилльям.
— Откуда вы знаете, милая?
— Это оторвёт его от дела. У него не будет времени.
— Он найдёт его, — сказала, подмигивая, миссис Джим.
— Это целиком зависит от него. Абсолютно нет никакой причины не заехать, если он считает нужным побывать здесь, — сказал Джим.
— Он не сочтёт это нужным, — ответила Вилльям, не выказывая ни горя, ни волнения. — Он был бы не он, если бы заехал.
— Конечно, в такие времена хорошо узнаешь людей, — сухо сказал Джим, но выражение лица Вилльям оставалось спокойным.
И Скотт не приехал, как она и предсказывала.
Дожди пошли, наконец, поздно, но зато сильные, и сухая, растрескавшаяся земля превратилась в красную грязь; слуги убивали змей в лагере, откуда никто не выходил в течение двух недель, за исключением Хаукинса, который садился на лошадь и с радостью разъезжал по окрестностям, шлёпая по грязи. Правительство предписало раздать зёрна для посева, а также деньги для покупки новых быков, и белым людям пришлось работать вдвое больше. Вилльям переходила дорогу по набросанным кирпичам и давала своим питомцам согревающие лекарства, от которых они поглаживали свои кругленькие животики; козы питались жёсткой травой. От Скотта, находившегося в округе Канда, на юго-востоке, приходили только телеграммы — рапорты Хаукинсу. Плохие местные дороги исчезли; возницы чуть не взбунтовались; один из полицейских, взятых у Мартина, умер от холеры; Скотт принимал по тридцати гран хины в день, чтобы защититься от лихорадки, которой в тяжёлое дождливое время заболевает много работающих людей, но обо всем этом он не считал нужным докладывать. По обыкновению, он отправлялся с главного продовольственного пункта на железной дороге по радиусу в пятнадцать миль, а так как взять большой груз было невозможно, то он брал только четверть положенного, и потому ему приходилось разъезжать вчетверо больше; он боялся распространения какой-нибудь эпидемии среди тысяч крестьян, если они будут собираться на питательных пунктах. Дешевле было забирать правительственных волов, заставлять их работать до смерти и оставлять в добычу воронам в придорожной грязи.
Тут сказался правильный, трудовой образ жизни, который он вёл за последние восемь лет. Впрочем, в голове у него словно звучал колокол, а земля уходила из-под ног, когда он стоял, и из-под кровати, когда он спал. Если Хаукинс счёл нужным превратить его в погонщика волов, думал он, то это исключительно дело его, Хаукинса. На севере есть люди, которые узнают, что он сделал; люди, служащие по тридцать лет в его департаменте, скажут: «это недурно», а главное, неизмеримо выше людей всех положений стояла в самой гуще битвы Вилльям, которая одобрит его, потому что она понимает все.