Я помню, как устраивал первый Джандальский посёлок ради одной девушки в кринолине, а ведь какая она была тоненькая, Лиззи?.. С тех пор я ни разу не работал так хорошо. Он будет работать, как демон.
— Но ты мог бы дать ему один день.
— И довести дело до конца? Нет, дорогая, теперь для них самое счастливое время.
— Я думаю, ни один из них, милый, не знает, что такое с ним. Ну разве это не прекрасно? Разве не чудесно?
— Встанет в три часа, чтобы научиться доить, благослови её Господь! О боги, зачем мы должны становиться старыми и толстыми!..
— Она милочка. Она сделала много под моим руководством…
— Под твоим! На следующий же день по приезде она взяла все дело в свои руки, а ты стала её подчинённой и осталась ею до сих пор. Она управляет тобой почти так же хорошо, как ты управляешь мной.
— Она не управляет мной, и потому-то я люблю её. Она прямолинейна, как мужчина — как её брат.
— Её брат слабее. Он постоянно приходит ко мне за приказаниями, но он честен и жаден до работы. Сознаюсь, я привязался к Вилльям, и если бы у меня была дочь…
Разговор прервался. Далеко от этого места, в Дераджате, уже двадцать лет виднелась могила ребёнка; ни Джим, ни его жена не говорили больше о ней.
— Во всяком случае, ответственность лежит на тебе, — прибавил Джим после минутного молчания.
— Да благослови их Бог! — сонным голосом сказала миссис Джим.
Раньше чем побледнели звезды, Скотт, спавший в пустой повозке, проснулся и молча принялся за дело: будить Феза Уллу и переводчика так рано ему было жаль. Так как он опустил голову до самой земли, то не слышал, как подошла Вилльям, пока она не наклонилась над ним с чашкой чая и куском поджаренного хлеба с маслом в руках. Она была в старой амазонке тёмного цвета; глаза её ещё были сонными. На земле, на одеяле барахтался маленький ребёнок, другой заглядывал через плечо Скотта.
— Эй, маленький буян, — сказал Скотт, — как, черт возьми, рассчитываешь ты получить свою порцию, если не успокоишься?
Свежая белая рука удержала ребёнка, который задохнулся было, когда молоко полилось ему в рот.
— Доброго утра, — сказал доильщик. — Вы не можете себе представить, как извиваются эти малые.
— О, могу, — она говорила шёпотом, потому что все вокруг спало. — Только я пою их с ложки или через тряпки… Ваши толще моих… И вы делали это день за днём, по два раза в день? — Голос её был еле слышен.
— Да, это было глупое положение. Ну теперь попробуйте, — сказал он, уступая место девушке. — Смотрите! Коза не корова.
Коза протестовала против любительницы, и произошла борьба, во время которой Скотт подхватил ребёнка. Пришлось делать все снова, и Скотт тихо и весело смеялся. Однако ей удалось накормить двух детей и ещё третьего.
— Ну разве маленькие не хорошо берут! — сказал Скотт. — Я научил их.
Оба были очень заняты и увлечены, как вдруг совершенно рассвело, и, прежде чем они успели опомниться, лагерь проснулся, а они оказались стоящими на коленях среди коз и покрасневшими до ушей. Но даже если бы весь мир вынырнул из тьмы, он мог слушать и видеть все, что происходило между ними.
— О, — неуверенно сказала Вилльям, хватая чай и хлеб. — Я приготовила это для вас. Теперь все холодное, как лёд. Я думала, что, может быть, вы не найдёте ничего готового так рано. Лучше не пейте. Это холодно, как лёд.
— Это мило с вашей стороны. Все хорошо. Я оставлю моих ребят и коз у вас и миссис Джим, и, конечно, всякий в лагере покажет вам, как надо доить.
— Конечно, — сказала Вилльям; она становилась все розовее и розовее, все величественнее и величественнее по мере того, как шла к своей палатке, энергично обмахиваясь блюдечком.
В лагере раздались пронзительные, жалобные крики, когда старшие из детей увидели, что их нянька отправляется без них. Фез Улла снизошёл до шуток с полицейскими.