Жёлтый цвет на небе становился ярче, и тон реки изменился, когда исчезла тьма
Внезапно слон затрубил, словно по знаку погонщика.
— Пусть судит Индра Отец всех, говори ты! Что скажешь ты о слышанном нами? Действительно ли Кришна солгал или…
— Вы знаете, — сказал бык, вставая на ноги. — Вы знаете загадку богов: «Когда Брама перестанет грезить, небеса и ад и земля — все исчезнет». Будьте довольны. Брама ещё грезит. Грёзы его приходят и уходят, и природа грёз изменяется, а Брама ещё грезит. Кришна слишком долго ходил по земле, но, несмотря на это, я ещё больше полюбил его за переданный рассказ. Боги изменяются, возлюбленный, — все, кроме Одного!
— Да, все, кроме того, который зажигает любовь в сердцах людей, — сказал Кришна, завязывая свой пояс. — Ждать недолго, и вы узнаете, лгу ли я.
— Правда, времени, как ты говоришь, немного. Ступай снова в свои хижины, возлюбленный, и весели молодёжь, потому что Брама ещё грезит. Ступайте, дети мои! Брама ещё дремлет, и, пока он не проснётся, боги не умрут.
* * *
— Куда они ушли? — сказал поражённый ужасом ласкар, слегка дрожа от холода.
— Бог знает! — сказал Финдлейсон.
Река и острова вырисовывались теперь в дневном свете, и на сырой земле под деревом не было следов копыт или следов обезьяны. Только попугай кричал в ветвях; дождевые капли градом катились с его крыльев, когда он встряхивал ими.
— Вставайте! У нас ноги закоченели от холода. Испарился ли из тебя опиум? Можешь ли ты двигаться, сахиб?
Финдлейсон, шатаясь, поднялся на ноги и встряхнулся. Голова у него кружилась и болела, но действие опиума прошло, и, освежая голову в воде пруда, главный инженер моста у Каши поразился, каким образом он попал на остров, и стал раздумывать, какие шансы для возвращения домой представляет ему день и — главное — как обстоит дело с его мостом?
— Перу, я забыл многое. Я был под сторожевой башней, наблюдая за рекой… А потом!.. Унесло нас течение?..
— Нет. Суда сорвались, сахиб, и (если сахиб забыл об опиуме, Перу не станет напоминать о нем) мне показалось, — было так темно, — что какой-то канат, за который уцепился сахиб, сбросил его в лодку. В виду того что мы оба с Хитчкоком-сахибом выстроили, можно сказать, этот мост, я также сел в лодку, которая въехала, словно верхом на волнах, в мыс этого острова, разбилась и выбросила нас на берег. Я испустил громкий крик, когда лодка оторвалась от пристани, и, без сомнения, Хитчкок-сахиб приедет за нами. Что касается моста, то при постройке его умерло столько людей, что он не может умереть.
Палящие лучи солнца, выглянувшего после бури, вызвали из напоённой водой земли все её ароматы; при ярком свете солнечных лучей человек не мог думать о сновидениях во тьме. Финдлейсон смотрел вверх по течению реки, которая ослепительно блестела на солнце, пока глаза у него не заболели. На Ганге не было видно берегов, тем более линии моста.
— Мы спустились очень далеко, — сказал он. — Удивительно, что мы не утонули раз сто.
— Это менее всего удивительно, потому что ни один человек не умирает раньше своего времени. Я видел Сидней, я видел Лондон и двадцать больших портов, но, — Перу взглянул на мокрый полинявший храм под деревом, — никогда человек не видел того, что мы видели здесь.
— Чего?
— Разве сахиб забыл?.. Или только мы, чёрные люди, видим богов?
— У меня была лихорадка, — сказал Финдлейсон, продолжая пристально смотреть на воду. — Мне казалось, что остров заполнен разговаривавшими зверями и людьми, но я не помню. Я думаю, лодка может теперь продержаться на воде?..
— Ого! Так, значит, это правда. «Когда Брама перестанет грезить, боги умрут». Теперь я знаю, что он хотел сказать. Однажды гуру сказал мне то же, но тогда я не понял. Теперь я поумнел.
— Что такое? — сказал через плечо Финдлейсон.