Что за дело богам до моего моста?»
Глаза его блуждали во тьме, пытаясь разглядеть, откуда слышался рёв. Крокодил — тупоносый меггер, частый посетитель отмели Ганга — появился перед зверями, бешено ударяя хвостом направо и налево.
— Они сделали его слишком прочным для меня. За всю эту ночь я мог оторвать только несколько досок. Стены стоят! Башни стоят! Они заключили в цепи мой поток воды, и моя река уже более не свободна. Божественные, снимите это ярмо! Верните мне вольную воду от берега до берега. Это говорю я, мать-Гунга. Правосудие богов! Окажите мне правосудие богов!
— Что я говорил? — шепнул Перу. — Здесь действительно совет богов. Теперь мы знаем, что весь мир погиб, за исключением вас и меня, сахиб.
Попугай снова закричал и замахал крыльями, а тигрица, плотно прижав уши к голове, злобно зарычала.
Откуда-то из тьмы появились раскачивающийся большой хобот и блестящие клыки, и тихое ворчание нарушило тишину, наступившую за рычанием тигрицы.
— Мы здесь, — сказал низкий голос, — великие. Единственный и многие. Шива, отец мой, здесь с Индрой. Кали уже говорила. Гануман также слушает.
— Каши сегодня без своего котваля [1] ! — крикнул человек с бутылкой вина, бросая свою палку; остров огласился лаем собак. — Окажите ей правосудие богов!
— Вы молчали, когда они оскверняли мои воды! — заревел большой крокодил. — Вы не подали признака жизни, когда мою реку заключили в стены. У меня не было никакой поддержки, кроме собственной силы, а её не хватило — силы матери-Гунги не хватило против их сторожевых башен. Что мог я сделать! Я сделал все. А теперь, небожители, всему конец.
— Я приносил смерть. Я развозил пятнистую болезнь из одной хижины их рабочих в другую, и они все-таки не остановились. — Хромой осел с разбитым носом, вылезшей шерстью, кривоногий, спотыкаясь, выступил вперёд.
— Я извергал им смерть из моих ноздрей, но они не останавливались.
Перу хотел подняться, но опиум сковывал его члены.
— Ба! — сказал он, отплёвываясь. — Это сама Ситала, Мать-оспа. Есть у сахиба платок, чтобы закрыть лицо?
— Не помогло! В продолжение целого месяца они дарили мне трупы, и я выбрасывал их на отмели, а работа их все продвигалась. Демоны они и сыны демонов! А вы оставили мать-Гунгу одну на посмешище их огненной колесницы. Правосудие богов на этих строителей мостов!
Бык прожевал жвачку и медленно ответил:
— Если бы правосудие богов настигало всех, кто смеётся над священными предметами, на земле было бы много тёмных храмов, мать.
— Но это больше чем насмешка, — сказала тигрица, протягивая лапу. — Ты знаешь, Шива, и вы также, небожители, вы знаете, что они осквернили Гунгу. Они, конечно, должны быть отведены к истребителю. Пусть судит Индра.
Олень отвечал, не двигаясь:
— Как долго продолжалось это зло?
— Три года по счёту людей, — сказал крокодил, плотно прижавшись к земле.
— Разве мать-Гунга собирается умереть через год, что так стремится отомстить сейчас же? Глубокое море ещё только вчера было там, где она течёт теперь, а завтра — как считают боги то, что люди называют временем — море снова покроет её.
Наступило долгое безмолвие; буря улеглась, и полный месяц стоял над мокрыми деревьями.
— Судите же, — угрюмо сказала река. — Я рассказала о своём позоре. Вода все спадает. Я не могу ничего больше сделать.
— Что касается меня, — то был голос большой обезьяны, сидевшей в храме, — мне нравится наблюдать за этими людьми, вспоминая, что и я строила немало мостов во время юности мира.
— Говорят, — прорычал тигр, — что эти люди явились из остатков твоих армий, Гануман, и потому ты помогал им.
— Они трудятся, как трудились мои армии, и верят, что их труд прочен.