«Но почему, — думал он, — Перу так отчаянно хватается за него, удерживает его, когда он поспешно спускается к берегу? Необходимо отстранить ласкара, осторожно и медленно, потому что надо спасти суда и, кроме того, показать, что чрезвычайно легко разрешить проблему, казавшуюся такой трудной». А потом — но это было вовсе не важно — трос проскользнул сквозь его сжатую ладонь и обжёг её; высокий берег исчез, и вместе с ним исчезли, медленно рассеиваясь, все проблемы. Он сидел в дождливой тьме — сидел в лодке, которая вертелась, словно волчок, а Перу стоял над ним.
— Я забыл, — медленно сказал ласкар, — что для людей голодных и непривычных опиум хуже всякого вина. Те, кто умирает в Гунге, идёт к богам. Но у меня нет желания предстать перед такими высокими существами. Может сахиб плыть?
— Зачем? Он ведь может летать — летать быстро, как ветер, — послышался неясный ответ.
— Он обезумел! — пробормотал Перу. — Однако отбросил он меня, словно связку хвороста. Ну, он не почувствует близости смерти. Лодка не может продержаться и часа, даже в том случае, если не натолкнётся на что-нибудь. Нехорошо смотреть на смерть открытыми глазами.
Он снова подкрепился из жестяной коробочки, присел на корточки на носу качавшейся, тонущей, потрёпанной лодки и стал пристально, сквозь туман, смотреть на окружавшее его ничто. Тепло и дремота овладели Финдлейсоном, главным инженером, долг которого требовал, чтобы он был у своего моста. Тяжёлые капли дождя ударяли его, вызывая тысячу лёгких содроганий, а тяжесть времени от начала веков сомкнула его веки. Он думал и понимал, что он в полной безопасности, потому что вода настолько плотна, что человек, наверно, может ступить на неё и, стоя неподвижно, раздвинув ноги, чтобы удержать равновесие — это было самое главное, — быстро достичь берега. Но ещё лучший план пришёл ему в голову. Нужно было только усилие воли, и душа выбросит тело на берег, как ветер переносит кусок бумаги или гонит бумажный змей. Потом — тут лодка завертелась с головокружительной быстротой — предположим, что сильный ветер подхватит освобождённое тело? Подымется оно кверху, как змей, и упадёт, сломя голову, на далёкие пески, или будет парить в воздухе без цели, целую вечность?
Финдлейсон ухватился за борт, чтобы удержаться, потому что, казалось, готов был бежать, не обдумав ещё всех своих планов. Опиум действует на белого человека сильнее, чем на чёрного. Перу был только спокойно равнодушен ко всем случайностям.
— Она не может дольше прожить, — ворчал он. — Она уже расползлась по всем швам. Если бы она была, по крайней мере, джонкой с вёслами, мы выгребли бы. Финдлейсон-сахиб, она наполняется.
— Ачха! Я улетаю. Лети и ты.
В своём воображении Финдлейсон уже выбрался из лодки и кружился высоко в воздухе, отыскивая место, где мог бы ступить на землю. Его тело — он был искренне огорчён его грубой беспомощностью — лежало на корме; вода заливала ноги.
— Как смешно! — сказал он сам себе со своего наблюдательного пункта. — Это Финдлейсон — начальник моста у Каши. Бедное животное также утонет. Утонет, когда оно так близко от берега. Я… я уже на берегу. Почему оно не идёт за мной?
К его громадному отвращению, он нашёл свою душу вернувшейся в тело, а это тело барахталось и задыхалось в глубокой воде. Мука соединения была ужасна, но нужно было бороться и за тело. Он чувствовал, что яростно ухватился за мокрый песок и делал громадные шаги, какие делают во сне, чтобы удержаться в водовороте, пока не освободился наконец от власти реки и не упал, задыхаясь, на мокрую землю.
— Не в эту ночь, — на ухо ему проговорил Перу. — Боги покровительствовали нам.
Ласкар осторожно поставил его на ноги, и они зашуршали среди сухих стеблей.