Тот встал подальше от трюма и рассеянно осмотрелся.
Это был плотный, медленный в движениях человек, слегка сутулый, в парусинном пиджаке и черных матросских брюках. Вместо жилета он носил тельник с широкими синими полосами и красный кушак. Черные, коротко остриженные волосы прикрывала серая «джонка», шапка английского покроя. Лицо его казалось типичным лицом человека случая, молодца на все руки: если нужно — кок или матрос, в нужде — поденщик, при случае — угольщик, иногда — сутенер, особенно в периоды «смертельного декофта»note 5 , столь частого среди мелкого морского люда. Низкий лоб, серые глаза, полные угрюмой беспечности, загорелая кожа, короткий, тупой нос, редкие усы; в правом ухе маленькая золотая серьга.
Большая партия риса, сто сахарных бочек в Севастополь и машинное масло в Керчь подходили к концу. Все быстрее развертывался строп, ложась длинной петлей на раскаленные солнцем камни мола, и из трубы «Веги» повалил густой дым — разводили пары. Немногочисленные пассажиры толкались и бегали, устраивая свои пожитки на палубе и в классных каютах; сипло завыл гудок, первый сигнал отплытия.
— Эй, приятель! — сказал матрос. — Вот старший помощник!
Костлявая фигура с желчным лицом бродила на палубе, теребя узенькую бородку и щурясь от солнца. Парень неловко протискался среди ящиков и разного хлама, низко поклонился, сдернул свою джонку и просительно замигал. Круглая, стриженая голова бросилась в глаза моряку; он сморщился, точно собираясь чихнуть, и медленно процедил:
— Вакансий нет.
— Извините, — сказал парень, оглядываясь на пристань, — окажите божескую милость!
— Ну?
— Не откажите насчет проезда. За работу.
— Это бесплатно? Эй, не задерживай! — крикнул моряк кочегару, стоявшему у лебедки. — Нет!
— Никаких нет способов, господин помощник. Что будете делать? Третий месяц хожу без…
— Врешь ведь! — перебил моряк, пыхая папиросой. — Просто лодырь, а?
— Нет, я не лодырь, — спокойно возразил парень. — Я матрос.
— Куда едешь?
— В Керчь.
— Зачем?
— К матери и сестре.
— Очень ты им нужен. Нет, не могу.
— Я буду работать.
— А, черт с твоей работой! Проси в конторе.
— Три места в Батум! Осторожнее, эй! Верхом держи!
Парень оглянулся. Желтая бумажка ордера перешла из рук грузчика в руки штурмана. Юноша принял ее, сидя верхом на опрокинутой бочке.
— Что? — спросил желчный моряк.
— Стекло! посуда! — радостно объявил штурман и засмеялся. Ему было двадцать три года. Сейчас же и неизвестно почему нахмурившись, он крикнул с деловым видом: — Эй, вы, пустомели! — ходи, ходи!
Парень смотрел глазами и ушами. Лицо его сразу подобралось и вытянулось. Три больших ящика медленно выползали из-за борта по наклону деревянного щита и повисли над трюмом.
Потом глаза его стали равнодушными, а лицо печальным; казалось, жестокосердие моряка его сильно удручало. Он переступал с ноги на ногу, подвигаясь к трюму, и тихо повторил глухим, умоляющим голосом:
— Будьте такие добрые! Нет ни копейки, все…
— Отстань! — моряк досадливо передернул плечами. — Вас тут столько шляется, что хоть на балласт употребляй. Я не могу, сказано тебе это или нет?
Груз плавно колыхался в воздухе, вздрагивая и покачиваясь. Парень быстро осмотрел его: канат плотно охватывал ящики.
— Майна! — взревел турок.
Громыхнула цепь, и ящики ринулись вниз, мелькнув светлым пятном в сумрачном отверстии трюма. Через минуту из глубины долетел стук, и цепь, болтаясь, взвилась вверх, на крюке ее висел строп.
— А-ха-ха! — сказал парень, заглядывая в трюм. — Происшествие!
— Ты чего? — вскипел старший помощник. — Пошел вон!
— Шапку уронил, — растерялся проситель, нагибаясь еще ниже.