“Что же ото такое? - рассуждал он сам с собой. - Вчера мила, сегодня дуется. Будто подменили! Кик это глупо и пошло! Вчера - родня, а нынче
- кредитор! Как можно так рассуждать! И кто дал ей право третировать меня, как тварь последнюю? Что я, ограбил кого-нибудь? И вчера небось
знала, зачем я приехал. Хорошо же! Хотите видеть во мне кредитора - извольте! Пропади оно все пропадом!”
Марыня вбежала к отцу. Плавицкий уже встал и в халате сидел за столом с разложенными бумагами. Обернувшись, он поздоровался и снова
углубился в чтение.
- Папа, - сказала Марыня, - я пришла поговорить насчет пана Поланецкого, ты...
- Я с твоим Поланецким в два счета управлюсь, - перебил он, не отрываясь от бумаг.
- Не думаю. Мне, во всяком случае, хотелось бы возвратить ему долг в первую очередь, чего бы нам это ни стоило.
Плавицкий повернулся и посмотрел на дочь.
- Как прикажешь тебя понимать: это опека над ним или надо мной? - спросил он ледяным тоном.
- Это дело нашей чести...
- И ты полагаешь, я нуждаюсь в твоих советах?
- Нет, но...
- К чему вообще этот пафос! Что с тобой сегодня?
- Папа, я прошу тебя, ради всего...
- А я тоже прошу предоставить это мне. Ты меня от хозяйства отстранила, я уступил, потому что не хочу отравлять оставшиеся мне годы ссорами
с родной дочерью. Но не лишай меня хотя бы последнего угла, единственной этой комнаты, и не вмешивайся не в свое дело.
- Папочка, я ведь прошу только...
- Чтобы я на хутор перебрался? Какую же избу ты мне предназначаешь?
Пафос Плавицкий считал, видимо, своей привилегией: он даже привстал в своем персидском халате, ухватясь за ручки кресла, - ни дать ни взять
король Лир, который всем своим видом давал понять бездушной дочери, что вот-вот рухнет, сраженный ее жестокостью. У Марыни слезы навернулись на
глаза, горькое сознание своего бессилия подступило к горлу. Она постояла с минуту молча и, боясь расплакаться, сказала тихо:
- Прости, папа...
И вышла из комнаты.
А через четверть часа в ту же комнату вошел по приглашению хозяина Поланецкий, раздраженный и злой, хотя старавшийся не показывать вида.
Плавицкий поздоровался, усадил его на стул, предусмотрительно поставленный рядом.
- Скажи, Стах, - заговорил он, кладя Поланецкому руку на плечо, - ведь ты не собираешься крова нас лишить? И не желаешь смерти мне, который
тебя встретил, как родного? И дочь мою не хочешь оставить сиротой, Не правда ли?
- Ни крова, ни жизни лишать я вас не собираюсь, - отвечал Поланецкий, - и дочь чтобы ваша осталась сиротой, тоже не желаю. И прошу таких
вещей не говорить, вы этим ничего не добьетесь, а мне неприятно это слушать.
- Хорошо, - ответил Плавицкий, несколько задетый тем, что его прочувственная речь не произвела должного впечатления. - Но не забывай, что
ты бывал в моем доме еще ребенком.
- Да, бывал, с матерью, которая приезжала и после смерти тети Елены, потому что вы процентов не платили. Но это не имеет никакого отношения
к делу. Долг числится за вами двадцать один год. С процентами это составляет двадцать четыре тысячи рублей. Для круглого счета, скажем,
двадцать.