Но разве беглец может войти, куда ему захочется? Ну, просто затопчет клочки в землю, вот и все, решил Гельвиг и почему-то успокоился. После обеда он еще раз прошел мимо садовника. Обычно он обращал на этого человека – своего односельчанина – не больше внимания, чем все подростки обращают на стариков, которые всегда тут и только иногда умирают. Он и сейчас, без всякого повода, остановился позади Гюльтчера, который сажал лук. Гельвиг был на хорошем счету в гитлерюгенде и среди учеников-садоводов, и все шло у него до сих пор как по маслу – это был прямодушный, сильный и ловкий подросток. В том, что людям, которые сидят в лагере Вестгофен, там и надлежит сидеть, как умалишенным в сумасшедшем доме, в этом он был искренне убежден.
– Послушай-ка, Гюльтчер, – начал он.
– Ну?
– У меня еще членский билет лежал в куртке.
– Да, и что же?
– Уж не знаю, заявить об этом дополнительно или не стоит?
– Так ведь ты уже обо всем заявил, ведь ты, говоришь, обязан был? – заметил садовник. Впервые поднял он глаза на Гельвига и сказал: – И чего ты волнуешься, получишь обратно свою куртку.
– Ты думаешь?
– Уверен. Они обязательно поймают его, вероятно, сегодня же. Сколько она стоила-то?
– Восемнадцать марок.
– Стало быть, вещь хорошая, – сказал Гюльтчер, словно желая снова растравить горе мальчика, – ноская вещь. Будешь надевать, когда пойдешь гулять со своей девушкой. А тот, – он показал неопределенным движением куда-то вдаль, – того уже давно не будет на свете.
Гельвиг нахмурился.
– Ну и что из этого? – сказал он вдруг грубо и вызывающе.
– Да ничего, – отвечал садовник. – Решительно ничего.
«Почему он сейчас так странно посмотрел на меня?» – подумал Гельвиг.
VI
Во дворе, где Георг спрятался за дровами, были вдоль и поперек протянуты веревки для белья. Из дома вышли с бельевой корзиной две женщины, молодая и старая. Старуха была прямая и костлявая; молодая шла согнувшись, и лицо у нее было усталое. «Почему мы не остались вместе, Валлау? – подумал Георг. Какой-то новый, неистовый шум донесся с края деревни. – Достаточно бы одного твоего взгляда…»
Женщины пощупали белье. Старуха сказала:
– Еще совсем сырое. Подожди гладить.
– Нет, уже можно, – возразила молодая, принялась снимать белье и укладывать в корзину.
– Ну как же, посмотри, сырое, – настаивала старшая.
– Нет, гладить можно.
– Сырое!
– Каждый делает по-своему, ты любишь гладить сухое, я люблю гладить сырое.
Судорожно, с какой-то отчаянной поспешностью срывали они белье с веревок.
А там, в деревне, продолжалась тревога.
– Нет, ты послушай! – воскликнула молодая.
– Да, да… – вздохнула старшая.
Молодая крикнула, и голос ее был так звонок, что казалось, он вот-вот сорвется:
– Слышишь, слышишь?
Старуха ответила:
– Я еще, кажется, не глухая. Подвинь-ка сюда корзину.
В эту минуту из дома во двор вышел штурмовик. Молодая сказала:
– Откуда это ты взялся во всем параде? Не с виноградника же?
Мужчина крикнул:
– Да что вы, бабы, спятили, что ли? Нашли время с бельем возиться! Просто стыдно! В деревне спрятался один из этих, вестгофенских! Мы тут все обыщем.
Молодая воскликнула:
– Вечно что-нибудь. Вчера – праздник жатвы, а позавчера – Сто сорок четвертый полк, а нынче – беглецов ловить, а завтра – проедет гаулейтер… А репа? А виноградник? А стирка?
– Заткнись, – сказал мужчина, топнув ногой. – Почему ворота не заперты, я вас спрашиваю? – Стуча сапогами, он пробежал через двор. Только одна половина ворот была растворена. Чтобы закрыть ворота, надо было распахнуть и вторую и затем захлопнуть их одновременно. Старуха помогала ему.
«Валлау, Валлау», – думал Георг.
– Анна, – сказала старуха, – задвинь-ка засов. – И добавила: – В прошлом году об эту пору у меня еще хватало сил.