У него было такое чувство, словно ему, всю жизнь отличавшемуся завидным здоровьем, угрожает заразная болезнь. Очень неприятное чувство, и он всячески боролся с ним. Изо всех сил затопал он по лестнице, чтобы избавиться от противной слабости в коленях.
На нижней площадке стояла дворничиха.
– Вы кого спрашивали?
– Шенков, – сказал Редер. – Я по поручению сестры. Шенки должны ей за материал.
Женщина с верхней площадки спускалась по лестнице, неся помойное ведро. Она сказала дворничихе:
– Вот он Шенков спрашивал.
Дворничиха смерила Пауля взглядом с головы до ног. Выходя, он слышал, как она крикнула кому-то в своей квартире:
– Тут один Шенков спрашивал!
Пауль вышел на улицу. Отер лицо рукавом. Никогда в жизни люди не смотрели на него так странно, как в этом доме. Какой дьявол внушил Георгу мысль послать его к Шенкам? Как мог Георг не знать, что Шенк в Вестгофене? Пошли ко всем чертям этого Георга, посоветовал ему тихий внутренний голосок. Тебе станет легче. Пошли его ко всем чертям, он тебя погубит. Но Георг же не знал, решил Редер, это не его вина. Посвистывая, он побежал дальше. Когда он дошел до Мецгергас-се, его лицо прояснилось. Он вошел в открытые ворота. На большом дворе, окруженном высокими домами, находился гараж транспортной конторы, принадлежавшей его тетке Катарине. Тетка стояла среди двора и переругивалась с шоферами. В семье Редеров говорили, что когда-то тетя Катарина вышла за Грабера, владельца конторы, отчаянного пьяницу, тоже начала пить и сделалась грубой и угрюмой. В семье рассказывали и вторую историю – о ребенке, которого тетя Катарина вдруг родила во время войны, одиннадцать месяцев спустя после последнего приезда в отпуск владельца конторы. Вся семья сплетничала о том, какие глаза сделает Грабер, когда наконец получит свой следующий отпуск. Но он его не получил – он был убит. Ребенок, должно быть, умер в младенчестве, так как Пауль его никогда не видел.
Редера всегда влекло к тетке какое-то бессознательное любопытство. Он любил жизнь. Он с интересом смотрел на большое сердитое лицо тетки, на котором годы оставили глубокие, беспощадные следы. На несколько минут он даже забыл и о Георге, и о самом себе и слушал с улыбкой, как женщина, бранясь, сыпала такими словечками, которых даже он не знал. Вот с кем я не хотел бы иметь дело, подумал он. А между тем Пауль только на днях говорил с ней об одном из братьев Лизель, и она почти обещала взять его к себе – незадачливый парень, после автомобильной аварии лишился своих шоферских прав. Нужно бы с ней еще раз потолковать, но время терпит, можно подождать и до вечера, решил Пауль. Не в силах дольше выносить жажду, он вошел в пивную с черного хода, только помахав тетке рукой, не уверенный, заметила ли она его, увлеченная перебранкой. Маленький красноносый старичок, который все еще – или уже – тянул пиво в задней комнате пивной, принес свой стакан:
– Твое здоровье, Паульхен.
Сегодня вечером, подумал Пауль, я выпью, если покончу с тем делом.
Выпитая водка легла ему на пустой желудок точно горячий ком. Улицы оживали. Времени оставалось в обрез. А внутри мышиный голосок пищал хитро и тонко: Да, если покончишь с тем делом! Эх ты, простофиля! А вчера ты в это время был счастлив.
Вчера он действительно в это время бежал в бакалею за двумя фунтами муки для жены. А лапшевник она так и не испекла, вспомнил Пауль. Наверно, испечет сегодня. Он уже стоял на Таунусштрассе, против дома двадцать четыре. Войдя, он с удивлением посмотрел вокруг. Лестница претендовала на роскошь: ступени были покрыты ковром, который придерживали медные прутья.