Редер перегнулся через перила и крикнул:
– Георг! – Георг не ответил и продолжал спускаться. Но Редер в несколько прыжков догнал его. Он крикнул еще раз: – Георг! – Он схватил его за руку. – Ты это или не ты?
Пауль засмеялся и покачал головой.
– Ты уже был у нас? Разве ты меня не узнал? А я подумал, да ведь это же Георг! Но как ты изменился… – Пауль вдруг добавил обиженно: – Три года тебе понадобилось, чтобы вспомнить о твоем Пауле! Нет, теперь уж я никуда тебя не отпущу.
Не ответив ни слова, Георг молча пошел за Редером. Оба они остановились у большого окна на лестнице. Редер оглядел Георга снизу доверху. Но если даже его что-то и беспокоило, лицо Пауля было слишком густо усеяно веснушками,чтобы отразитькакие-либо мрачные чувства.
Он сказал:
– До чего же ты зеленый. Да ты в самом деле Георг? – Георг пошевелил пересохшими губами. – Да? Георг? Тот самый? – спрашивал Редер совершенно серьезно. Георг усмехнулся. – Идем, идем, – сказал Редер. – Я теперь просто удивляюсь, как я тебя узнал на лестнице.
– Я очень долго болел, – сказал Георг спокойно, – рука вот еще до сих пор не зажила…
– Как? Пальцы оторвало?
– Нет, пальцы, к счастью, уцелели.
– Где же это случилось? Ты все время был здесь?
– Я работал шофером в Касселе, – сказал Георг. И он в нескольких словах спокойно описал, где и как это было, вспомнив рассказ одного из товарищей по заключению.
– Ну, – сказал Редер, – увидишь, Лизель просто обалдеет. – Он нажал кнопку звонка. Еще не смолк пронзительный звон, как последовала настоящая буря – захлопали двери, закричали дети, и он услышал восклицание Лизель: «Вот уж не ожидала!» Перед Георгом завихрились облаком цветастые платьица, личики, усыпанные тысячью веснушек, испуганные глазки, пестрые обои – затем стало темно и тихо.
Первое, что Георг снова услышал, был голос Редера, сердито кричавшего:
– Кофе, слышишь, дай кофе, завари свежего, а не бурду.
Георг приподнялся на диване. С большим трудом пришел он в себя от обморока, в котором было так безопасно, и очутился в кухне Редеров.
– Это со мной еще бывает, – объяснил он, – пустяки. Пусть Лизель не беспокоится насчет кофе.
Георг опустил ноги под кухонный стол. Он уложил забинтованную руку между тарелками на клеенку. Лизель Редер успела стать толстухой, в штанишки пажа она бы уже не влезла. Теплый, слегка грустный взгляд ее карих глаз скользнул по лицу Георга.
– Ладно, – сказала она, – самое разумное, что ты можешь сделать, это поесть. А кофе мы будем пить потом! – Она собрала поужинать. Редер усадил трех старших детей за стол.
– Подожди, Георг, я нарежу тебе кусочками, или ты справишься с вилкой? Не взыщи, у нас каждый день «воскресный» обед – из одного блюда. Хочешь горчицы? А соли? Хорошо поесть и хорошо попить – это укрепляет и душу и тело.
– Какой день сегодня? – спросил Георг.
Редеры засмеялись:
– Четверг.
– А ты ведь отдала мне свои сосиски, Лизель, – сказал Георг, который старался освоиться с этим обычным вечером, как осваиваются с величайшей опасностью. Он принялся есть здоровой рукой, Редеры тоже ели. То Лизель, то Пауль время от времени посматривали на него, и он чувствовал, что они ему по-прежнему дороги и что он им тоже остался дорог.
Вдруг он услышал шаги на лестнице, все выше, выше – он насторожился.
– Что ты слушаешь? – спросил Пауль.
Шаги стали удаляться. На клеенке, рядом с его больной рукой, белел круг, должно быть от горячей чашки,
Георг взял стакан и надавил им как печатью на побледневший кружок: будь что будет. Пауль, истолковавший это движение по-своему, откупорил бутылку с пивом и налил ему. Они медленно доканчивали ужин.
– Ты опять живешь у родителей? – спросил Пауль.
– Время от времени.
– А с женой вы совсем разошлись?
– С какой женой?
Редеры рассмеялись.