— Ах, мой друг, — возразила я, — но ведь я не говорю тебе, что я тяжела, да и не могу этого утверждать наверное; хороша же я буду, если в конце концов окажется, что это не так! К тому же, — сказала я, — эти две дамы, жена капитана и его свояченица, они ведь рассчитывают, что я поеду, и делают соответствующие приготовления, и все это из любезности ко мне, — что же я скажу им?
— Да что, мой друг, — отвечает он, — если окажется, что, против моих чаяний, ты не брюхата, то невелика беда; задержка наша в Лондоне на три-четыре месяца не причинит мне ущерба, и мы можем ехать, как только уверимся, что ты не брюхата, а коли окажется, что брюхата, поедем после того, как ты разрешишься от бремени; что до капитанши и ее сестрицы, предоставь это мне, я устрою так, что, никакой обиды не будет. Я попрошу капитана открыть им причину, и вот увидишь, все будет хорошо.
Большего мне и желать было нечего, и на этом я покуда успокоилась. Правда, мысль о дерзкой девчонке меня еще заботила, но коль скоро путешествие наше откладывается, думала я, то и с нею покончено, и я даже почувствовала, что могу вздохнуть свободнее. Я ошиблась, ибо она чуть меня не погубила, и притом самым непредвиденным образом.
Мой муж, как мы о том договорились, повстречав нашего капитана, объявил ему, что, к большому своему сожалению, должен его разочаровать, ибо обстоятельства вынуждают его переменить планы, и его семья не будет готова ехать в назначенный срок.
— Слышал о ваших обстоятельствах, сударь, — говорит ему на это капитан. — Оказывается, у вашей супруги на одну дочь больше, чем она думала. Ну что ж, поздравляю вас, сударь.
— Что вы хотите сказать? — спрашивает мой супруг.
— Да ничего особенного, — отвечает капитан. — Просто я слышал, как мои дамы судачат за чаем, и понял из их разговоров лишь то, что вы из-за этого не намерены со мною плыть, о чем я весьма сожалею. Ну, да, вам видней, — прибавил капитан, — а я не охотник совать нос в чужие дела.
— Как бы то ни было, — продолжает мой муж, — я должен возместить вам убыток, который причинил, нарушив уговор, — и с этими словами достает деньги.
— Помилуйте, — отвечает капитан, — это совершенно лишнее.
Некоторое время каждый старался превзойти другого в великодушии; но в конце концов мой супруг настоял на своем и вручил ему три или четыре гинеи. На этом и кончился их разговор, и они уже не возвращались к тому, с чего он начался.
Мне, однако, несладко было все это слушать, ибо отныне тучи начали надо мною сгущаться, и, словом, опасность грозила мне со всех сторон. Муж передал мне слова капитана, но, к великому счастью, решил, что тот слышал звон, да не знает, где он, и, пересказывая ему то, что узнал от других, все перепутал; так как муж мой не понял, что хотел сказать капитан, да и капитан, верно, сам не знал, что говорит, то он, то есть мой. муж, решил слово в слово передать мне все, что ему наговорил капитан. О том, как мне удалось скрыть от мужа расстройство чувств, в какое меня поверг его рассказ, я сейчас расскажу, но перед этим я хочу сказать, что если мой муж не понял капитана, а капитан — самого себя, то я зато прекрасно поняла их обоих, и, сказать по чести, встревожилась пуще прежнего. Но тут мне на выручку пришла моя изобретательность, благодаря которой мне удалось на время отвлечь внимание мужа: мы с ним сидели за маленьким столиком подле камина, я потянулась за ложкой, которая лежала на противоположном конце стола, и, как бы от неловкости, сбросила при этом одну из зажженных свечей; тотчас вскочив со стула, я подхватила горящую свечу прежде, чем та упала на пол.
— Ах, — закричала я. — Я испортила свое платье, я закапала весь подол воском!
Таким образом, у меня был предлог оборвать разговор с мужем и позвать Эми. А так как Эми не сразу пришла на мой зов, я сказала мужу: «Друг мой, я должна сбегать наверх и сиять платье, чтобы Эми его тотчас почистила». Муж тоже встал из-за стола, подошел к шкафу, в котором у него хранились деловые бумаги и книги, снял с полки одну из книг и погрузился в чтение.
Как я была счастлива ускользнуть! Я тотчас побежала к Эми и застала ее одну в комнате.
— Ах, Эми! — вскричала я. — Мы погибли.