Но, может быть, маленький Теодор из Буа только обмолвился, вероятно он хотел сказать, что он человек, лучше всех знающий местечко; перед образованным человеком он, конечно, должен стушеваться.
Он и стушевался, когда адвокат сказал:
– Не понимаю, как вам могли писать по такого рода делу! Ведь вы же не имеете о нем понятия.
– Я попросил начальника телеграфа Борсена взять на себя наблюдение, – смиренно ответил Теодор.
– Да, это самый настоящий человек! – фыркнул адвокат.– Никогда не слыхал ничего подобного!
– Он из хорошей семьи. Много бывал в театрах.
– Вот как! Я никогда не слыхал о семействе Борсен.
– Это известная и богатая купеческая семья.
– Да, – сказал адвокат, – так пусть она и будет купеческой семьей. Ну, да, впрочем, мне это все равно. А вы заручились «Сегельфосской газетой» для нашего предприятия?
Теодор не понял.
– Артисты обращались в «Сегельфосскую газету» по поводу своих представлений?
– Не знаю.
– Ну, мне это все равно, – сказал адвокат.
Он ушел, но оскорбленный до глубины души. Скажите, пожалуйста, самый известный человек в Сегельфоссе, стало быть, Теодор-лавочник! Святая простота! – говорится по-латыни. И по театральным делам пишут не Рашу и не окружному врачу Муусу, а пишут Теодору-лавочнику?
Между тем досада разобрала и маленького Теодора, он побежал за адвокатом и показал ему письмо актеров, – вот, пожалуйста! И там действительно было написано, что господин Теодор Иенсен – самый известный человек в Сегельфоссе. Он только это передал.
– Может быть, вы хотите взять на себя постройку? – сердито спросил Теодор.
– Я? Чего это ради? Я не желаю брать на себя никакой постройки.
– Я подумал, раз вы так в это вмешиваетесь.
Нет, это было уж чересчур, – не вздумала ли лавочная мышь показать зубы?
– Ну, ты берегись, карапуз? – сказал адвокат.
– Берегитесь сами! – ответил Теодор. И вдруг превратился в сына Пера из Буа, сердитого и твердого, раздраженного потерей двух крон и чужим превосходством.
Господи помилуй, неужели этот Теодор вздумал бороться с Рашем? Адвокат пошел дальше с таким видом, как будто Буа и все его обитатели, и все покупатели, да и весь Сегельфосс – только песчинка в его владениях, – такая была у него поступь. Но как бы тяжело он ни ступал, ноги его не чувствовали под собой твердой почвы. Словно все люди сегодня о нем что-то знали.
А Теодор кричал ему вслед что-то о двух кронах. Так, стало быть, маленький Теодор знает про него только этот пустяк и ничего больше. Адвокат снова почувствовал твердую почву под ногами. Но маленький Теодор знал и еще что-то, – он стоял, маленький, злобный и мстительный, и кричал вдогонку адвокату. Не мог же он кричать про Нильса из Вельта и про сберегательную книжку горничной Флорины, не намекая на что-то?
Маленький Теодор поплелся обратно в Буа точь-в-точь как собака, выбегавшая без всякого стыда полаять на прохожего. Он сейчас же начал разглагольствовать перед своими покупателями, что он сделал то-то и то-то для города, для Сегельфосса, устроил новый сигнальный холм и сигнализирует новым с иголочки флагом, сейчас строит театр для приезжающих артистов, а потом залучит постоянного фотографа в местечко, – он уже написал одному. А что делал ходатай Раш? Далее он намеревается прибить большую вывеску в Буа, – с названием нашей фирмы, – сказал Теодор, коммивояжер Дидрексон предоставит ему вывеску с золотом и в несколько красок. Это, конечно, может показаться и не таким большим делом, но, во всяком случае, благодаря этому Сегельфосс станет похожим на другие города.
– А что делает Раш? Да, вы видели новые первомайские цветы, выписанные для нынешнего года? – спросил Теодор.– Вот посмотрите, десять эре, доход поступает в пользу общества. Я взял на себя продажу, чтоб все мы могли купить себе первомайский цветок, приколоть его на грудь и быть похожими на людей в других городах.