Я бросил в сторону одну из пустых гильз, которые ношу с собой на всякий случай. Если честно, на случай Той Самой Встречи. Человек отреагировал на звук характерным движением головы. Не посмотрел, а прислушался. Часто разницу трудно уловить, но мне поневоле пришлось научиться. Я с чистой совестью выстрелил. Раздался едва слышный хлопок. Без оружия с глушителем мои дела обстояли бы намного хуже.
С такого расстояния я, как правило, не промахиваюсь. Крот рухнул вниз, будто мешок с дерьмом. Ветра не былопороховой дымок взвился к звездам, словно еще одна освобожденная душа. Конец передышке. Твари подбирались в открытую, клацая затворами. Сейчас швырнут гранату или подожгут здание. Затем начнется пальба вслепую. Это их обычная тактика. Если огонь будет достаточно плотным, вполне могут попасть. А мне надо сильно постараться, чтобы этого не случилось.
Ухожу крышами. От усталости меня пошатывает, часто темнеет в глазах. Могу сорваться в любой момент, но инстинкт пока ведет безошибочно, оберегая от рокового падения.
Взрыв сзади. Как я и думал. Но радоваться раноони могли обложить весь квартал. Случалось и такое.
В те секунды, когда мне ничего не видно, я представляю, каково этожить в вечном мраке. Почти проникаюсь жалостью к кротам. Я бы, наверное, пустил себе пулю в лоб. Но они предпочитают охотиться, чтобы уничтожить всякое напоминание о прошлом, последнее свидетельство возможности иного существования, стереть ходячее и дышащее клеймо их убожества.
Они бесконечно настойчивы и последовательны в своем безумии. Их маниакальные устремления распространяются не только на меня. Я видел (среди бела дня я рискую подбираться к ним достаточно близко), как они выкалывают глаза пойманным бродячим собакам и кошкам. И даже певчим птицам, которых зачем-то держат в клетках. Возможно, именно для этого. Не иначе, мстят своему, такому же мстительному и безглазому божеству. А однажды я наткнулся на аквариум в витрине магазина. Так вот, все плававшие в нем золотые рыбкивсе до единойбыли ослеплены. Меня поразило: сколько надо было потратить времени, сколько сил и упорства приложить, чтобы поймать ускользающую добычу.
Разве кроты заслуживают снисхождения?
И разве я заслуживаю того же?
Да ни за что на свете.
* * *
Я не ошибся: на этот раз твари взялись за меня всерьез. Цепочка кротов протянулась вдоль всей улицы. Отстреливать их по одиночкедело безнадежное; тут никакого запаса патронов не хватит. На себе много не унесешь, а нетронутые оружейные магазины и неразграбленные армейские склады попадаются все реже. Кроме того, когда кроты начинают палить в ответ, плотность огня такая, что вероятность сдохнуть от шальной пули возрастает до вполне заметной и угрожающей величины. То, что при этом они угробят десяток своих (как правило, во время облавы так и случается), никого не волнует. Они напоминают мне муравьев: жизнь каждой отдельной особи не имеет значения; количество и непрерывное воспроизводство является защитой от враждебного мира. И от меня лично. В этом их сила.
Что касается воспроизводства, они действительно плодятся как кролики. Впрочем, куда там до них бедным кроликам! Кроты не пользуются контрацептивами; их женщины рожают, пока позволяют ресурсы организма. Да, они, по большей части, рано умирают, но оставляют после себя многочисленное потомство. И это потомство гораздо лучше приспособлено к жизни в темноте. Уже никто не говорит и не скажет им, что существует свет.
Никто, кроме меня.
* * *
Бег по крышамне самое полезное занятие для здоровья. Особенно когда в тебя при этом наугад постреливают снизу и из окон домов с противоположной стороны улицы. Проклятое кровельное железо громыхает под ногами, я создаю слишком много шума, и отследить меня нетрудно. Решаю спуститься. По крайней мере, внизу появится пространство для маневра.
Выбираю пожарную лестницу. Вставляю в уши затычки и бросаю шумовую гранату. После чего спускаюсь в блаженной тишине. Кажется, надо мной парят ангелы. Нет, это всего лишь легкие предрассветные облачка затуманивают звезды.
Внизу творится невообразимое: те кроты, у которых лопнули перепонки, корчатся с разинутыми ртами, блюют, из ушей льется кровь. Кое-кто бьется головой о стену; один свихнулся и высаживает обоймы с обеих рук.
Но все хорошее рано или поздно заканчивается, и вскоре к месту облавы начинают подтягиваться новые силы. Незадачливого стрелка свои же убирают гранатойна этот раз осколочной. Я поспешно залегаю за рекламной тумбой. Рядом со мной на мостовую шлепается оторванная кисть. То ли мне чудится, то ли пальцы еще шевелятся. Неужели крот даже после смерти пытается в меня вцепиться? Нет, это уж слишком. Нельзя до такой степени распускаться. Сначала ранит воображение, затем добивает кое-что посущественнее.
Доказывая себе непонятно что, но что-то важное, я поднимаю оторванную руку. Рука как рука. Можно даже разглядеть линии на ладони. Линия жизни очень длиннаяконца не видно, теряется в окровавленных ошметках у запястья. А доказать лишний раз требовалось вот что: вся хиромантияхерня.
Пользуясь неразберихой, вскакиваю, устремляюсь в переулок, прочищаю уши. Убираю троих, возникших на пути. Один успевает издать предсмертный вопль. Вдогонку мне ударяет струя из огнемета. Три трупа вспыхивают, точно факелы. Я же говорил: никакого почтения к своим мертвецам. Пока вроде бы нахожусь вне опасности, но меня обдает волна немыслимого жара, от которого мгновенно высыхает и стягивается кожа на лице. Улыбнисьи тресни, как глиняный горшок. Молния в мозгу: вне опасности?! Черт возьми, а полный рюкзак патронов? Я был близок к тому, чтобы превратиться в недожаренный фарш, но бог пока хранит меня. Так не будем же испытывать его долготерпение.
Несмотря на мутящийся разум, каменеющие мышцы и стонущие легкие, снова заставляю себя бежать. Улицы, дворы, улицы, дворы. Лабиринт в лабиринте. Передо мной, как в дурном сне, проносятся брошенные машины, мусорные баки, скелеты, разлагающиеся трупы. Вижу свою тень в осколках зеркальных витрининогда это сбивает с толку. Дальше, дальше, нельзя останавливаться. Кроты следуют по пятам, почти не скрываясь. Я слышу их шаги; значит, они слышат меня еще лучше. Возможно, обзавелись каким-то новым средством связиуж слишком быстро приспосабливаются к меняющейся обстановке. Я должен сохранять дистанцию. Расстояние между ними и мнойвот единственное, что обеспечивает мне преимущество. Я уцелел только потому, что не дал им застать меня врасплох.
Сейчас, к тому же, повезло: в первых лучах рассвета мне открывается путь к отступлению, спасительная дорожка, прямая, как стрела. Проспект стремительно преображается; с восходом солнца кроты делаются маленькими и незначительными; кажется, что их не так уж много. И вдобавок я натыкаюсь на мотоцикл с ключом в замке зажигания. Чудеса еще случаются в этом худшем из миров.
У меня есть всего пара секунд. Если машинка не заведется с первого раза, надо бросать ее и делать ногитвари начнут стрелять на звук, а это у них получается неплохо, особенно у нового поколения. Все зависит от того, насколько долго мотоцикл пролежал под открытым небом и осталось ли в баке горючее.
Я поднимаю его с выщербленного асфальта и ставлю на колеса. Тяжеленный, зараза! Бью ногой по рычагузавелся, завелся, родной! Рву с места, пригнувшись. Почти лежу на бензобаке. Если сгорим, то вместе. Судя по грохоту, кроты открывают кинжальный огонь с обеих сторон, но я опережаю их тусклые мысли на полсекундыи проскакиваю.
Интересно, кем или чем они представляют меня в своих головах? Неужели я для них всего лишь безликое пятно на мертвой схеме, которое во что бы то ни стало надо стереть?
* * *
Промчаться с ветерком на мотоциклеодно из немногих еще доступных мне удовольствий. И, как за всякое удовольствие, когда-нибудь за него придется заплатить. Однажды один из кротов, заслышав рев мотора, возьмет правильное упреждениеи конец беспечному ездоку. Но не в этот раз. Сегодня мой счастливый день. Сегодня я могу позволить себе лишнее. И чувствую задницей, что ничего плохого не должно случиться.
Я мчусь сквозь солнечный свет и чистую зелень деревьев, рост которых ничто не сдерживает. Воздух впереди почти синий, врывается в глотку тугой струей, как вода. Куртка бьется в набегающем потоке, джинсы облепили колени, и кажется, что взятая в заложники жизнь трепещет на моих костях. Я вцепился в нее крепко, сжимаю пальцами, держу, закусив зубами. Не отпускаю, так и заберу с собой в могилу.