Надо сказать, что жреческие покои, которые мне достались, не блистали роскошью, были довольно скромные, но все же находились в одном из самых респектабельных кварталов города. Прежнего хозяина судили закрытым судом, и потому степень его вины осталась для меня загадкой, но не пустовать же дому. Близость королевского дворца и усадьб прочей знати не давала мне возможности хоть немного расслабиться. Мой скачок из нищеты и убогости оборванца до состоятельного судовладельца произошел слишком стремительно. Так резко менять свой образ жизни стоило больших усилий. Все, начиная от манер поведения, изысканность речи, наряды, украшения подверглось тщательному пересмотру и замене.
Но старые привычки искоренить было трудно. Я просыпался задолго до рассвета, поднимался на крышу или террасу и подолгу вглядывался в то самое место на горизонте, где должно было взойти солнце. Розовое свечение неба наполняло все вокруг, окутывало словно туман, пропитывая прохладный воздух таинственным теплом и мягким, бархатистым светом. Запахи становились не такими резкими, колкими. Тени размазывались, преображая предрассветный сумрак в уютную и умиротворенную идиллию, наполненную пением птиц в садах и парках сонного квартала. Здесь не скрипят колеса повозок, не доносятся шум и гомон возбужденных домашних животных из дворов победней. Крики с рыночной площади и запахи так далеки. Все смешивается в какой-то привычный тихий рокот, и только изредка с самой окраины доносятся крики петухов, горделиво мостящихся на шпилях беседок, оградах и крышах курятников.
В это утро я вышел на террасу, чтобы немного размяться. От сытой жизни бездельника можно было раздобреть, а это непозволительно для моего ремесла. Где ж это видано, чтоб вор с одышкой и кряхтением волочил собственное пузо. Такое можно ворам рангом повыше, министрам да чиновникам, которых просто так за руку не поймаешь. Успел я познакомиться с этой братией, не чета я им. Ложе прежнего хозяина показалось мне чересчур мягким и глубоким, непривычным. Спать в постели казненного считалось дурным знаком, плохой приметой, но я не был настолько суеверен. Признаться, сон был тревожный, наполненный какими-то ужасными событиями, суть которых ускользнула от меня. Запомнился только ужас и негодование, смешанные чувства, словно бы дурное происходило не с самим тобой, а с кем-то еще, близким тебе человеком. Хотя откуда у меня близкие люди. В любом случае волшебные краски восхода смыли с меня, словно родниковая вода, все дурные впечатления и мысли.
Слуги прежнего владельца этого дома относились ко мне очень пренебрежительно. Следовало ожидать. Еще три камня назад во дворе расхаживал хранитель мистической библиотеки храма над алтарем воды, а теперьбезродный проныра, чье ремесло читается без особого труда по одним только повадкам. Слуг нельзя было винить в таком отношении. Требовалось время, чтобы они смогли смириться или поменять себе хозяина, я не держал их силой и даже платил исправно и щедро.
Внизу затявкала собака старика Трома, которого я старался держать возле себя постоянно. Его опыт и некоторые связи помогали мне не раз, и потому я не спешил забыть старых друзей.
Свесившись с террасы, я увидел старика, которому было достаточно только посмотреть на пса, как тот мгновенно утих. Затем Тром перевел взгляд на слугу, возившегося у колодца и, видимо не меняя выражения на лице, дал понять молодому лентяю, что не плохо бы открыть ворота, за которыми пес и почуял гостя.
Но, к сожалению, это были совсем не гости
Удивляюсь, как столько солдат одновременно смогли подойти к моему дому незамеченными. Гвардейцы ввалились в распахнутые ворота так рьяно, что, казалось, собрались идти на штурм неприступной крепости, вот только боевых кличей слышно не было. Ничего не понимая, я уже приготовился, как и обычно делал в таких случаях, бежать. Но вовремя остановился.
Мариф влетел во двор на разгоряченном коне и почти на ходу спрыгнул вниз, оставляя лошадь без присмотра. Солдаты окружили стены и встали у дверей. Мариф только взглянул вверх, на террасу, и, увидев меня, помчался в дом. Как и подобает вежливому хозяину, я стал спускаться к нему навстречу, но офицер в два прыжка влетел до половины лестницы и так звонко влепил мне по уху, что я чуть не оглох от такого удара. Схватив меня за ворот, рыча как зверь, гвардеец швырнул меня вниз, не очень-то заботясь тем, сколько мебели он переломает моей тощей фигурой.
Я сгною тебя в самой зловонной яме! Я заставлю тебя питаться овечьим пометом! Жалкий отброс! Как ты посмел совершить подобное!
Ничего не понимая, не успевая ответить, я вот уже в третий раз поднялся над полом и только сумел сгруппироваться, расшибая в щепки резной стеллаж в углу, у камина, который мне так нравился. Выкрикивая угрозы и сквернословя, Мариф теперь просто выбивал из меня дух кавалерийским сапогом, потому что мебели, которую можно было еще мной сломать, в комнате почти не осталось.
У тебя, наверное, курдюк вместо головы, коль ты решил для себя, что выйдешь сухим из этого грязного дела.
Может быть, попробуем поговорить пока без рукоприкладства? попросил я, с трудом глотнув воздуха в момент короткой паузы между побоями.
За убийство тебя разорвут на части дюжиной лошадей! Затравят собаками. Кем бы ты ни был!
Да, признаюсь, я сегодня придавил на себе пару постельных клопов, это можно считать убийством, видно, что у жреца с ними был договор, но вот со мной они церемониться не стали.
С красными от гнева глазами, со вздутыми на лбу венами Мариф соскреб меня с пола и бросил в угол, прижимая каблуком к холодным камням.
Ты убил капитана и всю команду!
Мариф, друг мой, тебе приснился жуткий кошмар. О чем ты говоришь?
Восемнадцать изрезанных тел нашли сегодня утром на постоялом дворе. Вся команда капитана Тауса и он сам убиты!
И ты, гвардеец, первым делом решил, что это деяние моих рук?
А кто же еще мог это сделать?!
Лестно слышать подобное, но не будь ты с похмелья и не встань в такую раннюю пору, то смог бы, наверное, сообразить, что в одиночку убить восемнадцать человекне такое уж и простое занятие.
Значит, ты скажешь мне сейчас же, кто был твоим сообщником.
Да моих сообщников должно быть полсотни отборных солдат, никак не меньше, чтобы справиться с капитаном и его небоходами!
Никто не выжил. Всех порезали, словно растерзали пустынные волки, сказал офицер, замирая на мгновение, как бы еще раз ужасаясь той самой картине, что, наверное, предстала перед ним совсем недавно.
Потирая ушибленные ребра, я отполз от оцепеневшего Марифа на безопасное расстояние и спросил как можно более спокойно:
Почему ты сразу решил, что в этом ужасном преступлении виновен именно я?
Почему-то я не был уверен, что Мариф способен сейчас мыслить взвешенно и трезво, поэтому складывалось небезосновательное впечатление, что снова будет бить. Но гвардеец ответил даже как-то спокойно.
Ты единственный, кому смерть капитана Тауса выгодна.
Чем же, позволь спросить?
Тебе достанется корабль, вся казна капитана и сила оружия на борту фрегата.
Ты уважаемый человек, Мариф. По всему видно, что не глупый и достойный. Но подумай сам, что стоит этот фрегат без доброй команды, которая без запинки знает каждый гвоздь на судне. И каким убогим духам понадобилось нашептывать мне подобную гадость, если я не в силах не то что применить оружие корабля, но даже сдвинуть его с места.
Ты можешь продать его и получить огромную выгоду! не унимался Мариф, все еще глубоко вдыхая прохладный и пыльный воздух широкой грудью.
Того золота, о котором мы договорились с капитаном в твоем доме, мне должно было хватить не меньше чем на пару сотен камней календаря, если я только и буду делать, что пить и есть в свое удовольствие. Больше золота, больше проблем. Я, может, и люблю блеск и роскошь, но я при всем этом понимаю, что его придется еще и охранять. А налоги! Неужели казначейство упустит такую мзду?
Капитана и команду убили! Неужели ты не понимаешь, что это не могло случиться просто в пьяной драке.
Ну разумеется, я все прекрасно понял, тем более что ты так доходчиво все разъяснил. Но позволь теперь высказаться и мне.
Мне было неприятно приходить в твой дом с такими подозрениями. Я выслушаю тебя, но учти, хоть мы и знакомы, от суда тебя это не спасет.