Ты красивая.
А она поняла. Вижу, поняла, поэтому и гребень вздыбила, крылья распахнула, показывая бледно-золотую чешую. Заворчал Лёд, который красоваться не привык. И я почесала его за ушной впадиной.
Ты тоже красивый. И будешь еще краше. Просто расти надо вырастешь большим.
Я не лукавила.
Костяк у него массивный, данные неплохие, и лет через двадцать-тридцать он точно Лютого догонит.
Спускались мы в темноте, и вела я по основной дороге, поскольку не было ни малейшего желания свернуть себе шею.
Томас молчал.
Мне тоже сказать было нечего. И лишь, когда он едва не шлепнулся, оскользнувшись на склоне, я предупредила:
Под ноги смотри.
А он кивнул, но все равно смотреть не стал. Вот же еще шею свернет, доказывай потом, что все исключительно по воле случая.
Они удивительные. Я не думал, что они такие.
Такие, согласилась я. Удивительные. Это да
И большие.
Кто?
Драконы.
Эти?!
Томас подал мне руку, помогая перебраться через бревно. Похоже, дорогу придется основательно чистить.
Это еще подростки. Им пару лет всего. К мелким, в гнездах, тебя ты точно не допустили, а эти они уже и не под мамкиным крылом, но и далеко на море не пускают. Они любопытные. И к людям в большинстве своем настроены спокойно.
Значит, Томас определенно нахмурился, похоже, пытаясь представить взрослого дракона. Они потом будут больше?
В несколько раз. Лютый, к примеру, взрослых косаток приносит. Не каждый день, уточнила я, а то мало ли. И не очень больших. Так они морских коров предпочитают или вот на тюленей. Иногда и рыбу ловят. Молодняк, тот любит нырять за треской, а взрослым она на один зуб.
Машина моя стояла там, где я ее и оставила, что было хорошо и даже замечательно.
Куда тебя подвезти?
К гостинице.
Не домой?
Такта во мне никогда не было.
Томас покачал головой.
Отец лет пять тому ушел. Матушка переехала. А с братом мы никогда особо дружны не были. Я, конечно, зайду, но
Стеснять не желает.
А ты вообще надолго?
Мотор завелся не с первого раза, словно намекая, что неплохо бы все же к механикам заглянуть, а то рискую я в горах застрять.
Как выйдет дело такое, мутное, он устроился на первом сиденье и руки на колени положил. Пока самому мало что известно. Просто велено отправиться, поискать родню, взять кровь. И задержаться. Меня вообще, подозреваю, отправили потому, как местный и вроде бы свой.
Свет фар расколол темноту.
Я сползала с дороги медленно. Колеса скользили по грязи, «студебеккер» норовило повести то влево, то вправо, а то и вовсе развернуть поперек дороги. И шины лысые совсем. Руль выворачивался, но я справлялась. Пока. Я дура впечатление произвести завтрашнего утра дождаться не могла. Если сейчас сяду в грязевую яму, или брюхом на камень, вот смеху-то будет.
Так что пару дней побуду, пока результаты придут. А там видно будет. Послушай он поерзал, и это ерзанье совпало с тем, что нас занесло влево. Я зашипела и сбросила скорость, которая и без того была черепашьей. Как думаешь, мисс Уильямс если ее навестить.
Будет рада.
Он кивнул.
А цветов здесь
На поле нарвешь.
То есть, купить по-прежнему никак?
Я хмыкнула:
Кто будет платить за то, что можно взять бесплатно? Не хочешь на поле, у миссис Клопельски в палисаднике отличные эти георгины. Или хризантемы? Но сразу предупреждаю, у нее ружье имеется. И стреляет она покруче твоего папаши. Что? Знаешь, сколько желающих на эти георгины? Или хризантемы
А смех у него был приятным.
Только не стоило обольщаться, что это что-то значит. Я довезла его до мотеля, точнее той конуры, что выдавали за мотель.
Я загляну завтра, сказал Томас.
Я же пожала плечами.
Пускай себе.
Глава 9
В этом треклятом городке ничего не изменилось.
Узкие улицы.
Пыль.
Мальчишки, которым было нечем заняться и от безделья они сбивались в стаи, а уже стаи вяло воевали друг с другом за пустые дворы и темные переулки. Иногда в переулках появлялись крысы, и тогда мальчишки оживлялись.
Крысиная охотато еще развлечение.
Томас потер нить шрама на левой руке и поморщился. Порой крысы защищались.
В мотеле гуляли сквозняки. Домишко этот, перестроенный то ли из сарая, то ли из коровника, отличался какой-то особенной несуразностью. Он был длинен и низок. В вырубленные на разной высоте окна свет почти не проникал, зато остатки тепла уходили.
Да и какое тепло?
Дощатые стены. Скрипучие полы. И вездесущая плесень, которая обжила и стены, и подоконники, и по потолку поползла ржавыми пятнами.
Зато хозяйка мотеля не изменилась.
Чего домой не едешь, Томи? поинтересовалась она, сплевывая табачную жвачку прямо под ноги. Не рады будут?
Не хочу стеснять.
Она хохотнула.
И ключ кинула.
Надо будет одеяло, скажешь. Тебе бесплатно.
Ключ, слегка погнутый, но почти чистый, Томас взял. И поинтересовался:
Что здесь вообще нового?
Миссис Гольстром хмыкнула.
Вынюхиваешь?
Работа такая.
А приличным парнем был. Папаша твой, небось, в гробу переворачивается. Он федералов крепко недолюбливал.
Она была толста и неопрятна. Она носила цветастые балахоны, до того одинаковые, что, казалось, различаются они лишь пятнами.
На одномот соуса.
На другомот горчицы. Третье и вовсе пестрит мелкими темными, то ли крови, то ли сока. Нынешнее миссис Гольстром украсила воротничком. Даже почти белым.
Но ты ж у нас не так, ты ж у нас по делу, верно?
Передние зубы она давно потеряла, поговаривали, что еще в той жизни, в которой был весьма бодр покойный ныне мистер Гольстром с его страстью к выпивке и играм.
По делу, согласился Томас. Может, разрешите вас угостить?
А вежливый какой фу-ты, ну-ты угощай. Эй, Кир, сгоняй за выпивкой. И пожрать пусть дадут.
Мальчишка, служивший и горничной, и носильщиком, и прочим обслуживающим персоналом, вынырнул откуда-то из подсобки и застыл с вытянутой рукой. Пятерка мигом исчезла в рукаве.
Сдачу чтоб принес, дьяволово семя.
Она уселась на высокий табурет и сказала:
Спрашивай.
Если бы знать, о чем слышал, старый Эшби ушел?
А то давненько уже. Слышала, молодого Вихо нашли?
Нашли.
Неподалеку?
Есть такое.
Она кивнула и, вытащив из кармана пачку табаку, отрезала кусок, сунула за щеку.
Будешь?
Воздержусь.
И правильно
На его месте теперь Ник?
А кто еще? Кто ж может быть, если не Эшби туточки он про него, стало быть? С чего бы это?
С кого-то ведь надо.
Твоя правда и чего сказать? Эшбион Эшби и есть. Вот взять тебя, ты у нас вежливый, лощеный весь из себя, что коровья задница, но сковырни чуток, и нутро попрет. Нутро-то старое, что у тебя, что у папашки твоего, что у деда. Хоть ты весь наизнанку вывернись, а себя не перекроишь. Эшби, они эти ристократы. Вот.
Она даже жевать прекратила, довольная тем, что смогла произнести слово столь непростое.
И всегда были, сколько себя помню. Старший-то Эшби, не нынешний, а тот, который его папенька, тот по городу гулять любил. Костюмчик нацепит, рубашечку белую, тросточку возьмет. Машина у него была знатная. Из-за океана везли, да верно, в гараже где-то стоит, не слышала, чтоб ее продавали. А встретит кого, раскланивается. О делах спрашивает до баб, правда, охоч был. Но не так завалить, а ухаживал, цветы слал наши-то и довольные. Не мужики, бабы, конечно мамка моя сказывала, что и его папаша жену, правда, не отсюда взял. Привез. Красивую, да правда, тут ей не больно-то понравилось. Небось, думала, что станет во Фриско жить или еще где, но не в нашей глуши. Тут и койоты от тоски дохнут, что уж про красивую женщину говорить? Вот она сына выродила и все, только ее и видели
Это ведь давно было?
Давно. Только ты не спеши. Такие, как Эшби, они прошлым живут. И он свою маменьку не простил. Сказывали, что она после объявилась, как деньжата закончились. То ли любовник ее бросил, то ли что-то там другое не заладилось, да скандал был только он ее не простил. Мол, я тебе был не нужен, стало быть, и ты мне не нужна.