Мать его
они не поверят. Никто не поверит.
Я аккуратно сложила пакеты в сумку.
А сумку убрала в шкаф. Поспешно затолкала барахло, только шляпу оставила. Села на пол, прижала ее к груди.
если это не Вихо?
Допустим допустим он и вправду сумку забыл. Когда? Да хотя бы в тот самый проклятый день забыл и решил вернуться. Это ведь логично? Еще как бурю не услышал, а дальше дальше все и случилось.
Я всхлипнула и погладила шляпу.
Я никогда не говорила Дерри, что люблю его. Он бы и не понял. Обозвал бы дурой пустоголовой, какой я и была. Но если бы он знал, насколько мне не хватает его.
а сумку нашел Билли.
С Билли стало бы присвоить себе чужую вещь. И дурью он не брезговал. И и убрался? Нет, не сходится. Если бы убрался сам, он бы и сумку свою прихватил. Сколько в ней? Пару фунтов точно, а пара фунтов чистейшей дури стоит куда больше, чем мои дом и шкура.
Значит
Ничего не значит, кроме, пожалуй, того, что от находки следует избавиться, пока за ней не пришли. Или Вихо не стало пару лет тому, а о Билли я уже полгода ничего не слышала. И не значит ли это
ничего не значит.
Буря наверху плакала. А я понятия не имела, что мне делать. И потому просто сидела, гладила старую шляпу, уговаривая себя забыть.
Но правда была в том, что не забуду.
Билли не знал про подвал. Нет, он мог бы и обнаружить, но отчего мне в это не верится?
Билли
Ушел.
А сумка осталась. И только ли она? Я бросилась к шкафу и, распахнув дверцы, вывалила кучу вещей на пол. Следом отправилось то, что лежало на полках.
И наверху.
И на других. Полок в подвале было много. Я задыхалась от страха и пыли, чихала, терла слезящиеся глаза и продолжала. Я заглянула в старую бочку, в которой Дерри когда-то ссыпал зерно. И перевернула ее. Я простучала стены.
И я нашла.
Я, мать его, нашла тайник. Даже не тайник, но древний чемодан с потрескавшейся кожей, сквозь которую проглядывал деревянный остов. Истершиеся ремни. Сломанные защелки. Желтые газеты с выцветшими буквами, под которыми лежали ровные аккуратные даже пачки банкнот.
Двести пятьдесят тысяч долларов.
Мать его.
Двести мать его, пятьдесят. Тысяч. Долларов.
Глава 6
Томас вынырнул из сна, хватая воздух ртом.
Снова.
Сколько лет а казалось, что все уже. Он сел в кровати, вцепился в волосы, пытаясь справиться с мелкой дрожью, что сотрясала все тело. Получалось плохо.
Томас заставил себя сделать глубокий вдох.
И выдох.
Снова вдох. И снова выдох. Стиснул кулаки и разжал, полюбовался трясущимися пальцами. Сунул их в подмышки.
Выпить бы
От одной мысли замутило. Значит, на этот раз вода снилась. Темная, что деготь, что черный кофе в белой каменной чаше. Горькая. Говорят, во снах вкус не ощущается, но Томас точно знал, та вода была горькой. И в желудке оседала камнем. Значит, полдня будет мутить.
Чудесно.
Он сполз с постели. Поморщился. Спина противно ныла, будто он, Томас, древний старик. Это все из-за кровати. На помойке ей самое место, но разве хозяйке докажешь? Она, хозяйка, душой привязалась и к древним кроватям, и к дрянным матрацам, заменять которые запрещалось под страхом выселения, и к пуховым подушкам. Подушки следовало взбивать и укладывать горой.
Томас выругался.
Он ненавидел горы, правда, чуть меньше, чем море.
а в море вода соленая. И серая. Или сизая. Или еще синяя, когда день погожий. И тогда море спокойной, что стекло. Сквозь него можно разглядеть дно и скалы. Рыбью мелочь. Водоросли, что опутывали всякий мусор. И мусор тоже.
А за дальней грядой скрывались затонувшие корабли.
Берт так говорил.
Томас потряс головой. Вот же некстати. Это из-за сна, если он тонул, то и Берт вспомнится. А до годовщины далеко. Годовщина, если подумать, пару месяцев как минула. И Томас ее вновь пропустил, зная, что рады ему не будут.
Но и отсутствия не простят.
Так оно и получилось. Даг пьяно орал в трубку, что Томас скотина, что всех позабыл и решил, будто он лучше, а на самом деле все знают, все до единого, что Томасскотина.
Наверное, прав.
Мутное зеркало отразило мятую физию. Побриться не помешало бы. И в парикмахерскую наведаться. Потом.
Когда-нибудь.
Он сунул голову под кран. Вода текла едва теплая. И на вкус была кислой.
А та, из сна, горькая, как как полынь?
Или еще хуже.
Томас пригладил мокрые волосы ладонями. Вот так лучше. Теперь кофе и опять в постель, раз уж выходной выдался.
Кофе выпить еще получилось. Правда, вкус его был привычно мерзким, после сна полынная горечь ощущалась буквально во всемно Томас уже привык и даже научился получать своеобразное удовольствие.
А потом его вызвали.
Ты ведь родом из Долькрика? мистер Аштон любил охоту, ружья и собственные усы, которые он тщательно расчесывал и смазывал особым воском.
Он носил белые рубашки.
И галстук выбирал тонкий, веревочкой.
Он обладал немалой силой, которую не стеснялся выказывать при рукопожатиях, сдавливая ладонь так, что редко у кого получалось не морщиться. Впрочем, чужая слабость приводила мистера Аштона в пречудестнейшее расположение духа.
А вот Томаса он не любил.
И не то, чтобы для этой нелюбви имелись реальные причины. Скорее уж просто неприязнь. Такая возникает с первого взгляда, а со второго крепнет, чтобы на третьем сделаться устойчивой. Нет, мистер Аштон был выше того, чтобы позволить этой неприязни сказаться на работе.
Просто
Она была и все тут.
И сейчас в покрасневших глазах начальства Томасу виделось сомнение.
Так точно.
А еще раздражение.
Отлично и давно дома не был?
Давно.
с тех самых пор, как его из этого дома выдворили. За дело, конечно, это Томас теперь понимает, но понимание пониманием, а обида осталась.
И сны.
Сны его тоже родом оттуда, с Драконьего берега, где весной море дразнит близостью и сказочными сокровищами, которые рядом, надо только поискать.
Плохо, мистер Аштон крутанул кончик уса и головой покачал. Нехорошо, когда человек свои корни забывает.
Он держал на столе снимок миссис Аштон и семерых детей, о которых было известно лишь, что они существуют. И тоже любят охоту.
Я помню.
И замечательно да, просто замечательно слышал, неподалеку кладбище нашли?
Нет.
И правильно, тебе не положено дело такое, помалкивать просили. А когда там просят, мистер Аштон ткнул пальцем в потолок. Нам остается слушать. Похоже, что Чучельник вернулся.
Томас не сразу сообразил, о ком речь, и заминка его не осталась незамеченной.
Ага, не помнишь молод еще где ты тогда был? В патрульных? А я вот поставили тоже понаехало лучшие из лучших. И что в итоге? А ничего как был, так и сгинул. Оказывается, что не вполне и сгинул. И значит, тоже понаедут, будто у нас своих людей мало.
Это было произнесено с обидой.
Но наше дело маленькое, сказано отправить кого в Долькрик, вот и отправим, раз уж ты местный.
Зубы заныли.
И спина.
И во рту появился горький-горький вкус воды, от которой все тело становилось тяжелым, будто чужим. И по нервам ударил страх.
Нельзя возвращаться!
Никогда и ни за что нельзя, иначе будет плохо кому? Томасу. Или другим? Других не осталось. Отец умер пять лет тому, и на похороны Томас вновь не явился, хотя и отправил сотню баксов. Но с точки зрения Дага сотня баксовэто мелочь, а Томаснеблагодарная скотина.
Да.
Так и есть.
На редкость неблагодарная. Но, верно, где-то он крепко согрешил.
Побеседуешь с местными. Поглядишь, что к чему заодно и проверишь одного типа. Вернее его родственничков. Нужно будет получить согласие на
Голос мистера Аштона гремел, как волны в преддверие бури. И сквозь него доносился хохот Берта. Что, Томми, опять трусишь?
Сцыкло ты, Томми.
Надо же, столько лет прошло, я давно умер, а ты все еще сцыкло. Только и способен, что мамочке жаловаться или нет?
Решай.
И поскорее.
Вы меня слушаете? мистер Аштон сдвинул седоватые брови и дернул себя за ус.
Да, конечно, солгал Томас. Когда выезжать?
Вчера. Еще вчера
Изумруда вынесло к побережью на третий день после бури. Им повезло, что та пришла с севера. Похолодало резко. И холод этот инеем лег на камни, прихватил робким ледком побережье, слегка отпугнув хищников. Тех, которые обыкновенные. Людям холод не помеха.