Оркам повезло, что в дозоре оказался воин до этого ходивший в поход на юге. Он и узнал следы - это были хозяева этих степей, вольные кочевники. Сами орки тоже были равнинными жителями, но их степи - с буйной высокой травой, были совсем не такими, как здешние - почти всегда желтые, с большими потрескавшимися от жары проплешинами солончаков. Иногда они встречались со своими соседями, и вынесли из этих встреч одно - лучше не связываться с этими дикими племенами.
Простодушные дикари реагировали всегда прямолинейно - на доброту добротой, а на зло еще большим злом. Их главное правило гласило - нельзя оставить неотомщенным причиненное зло. Поэтому месть занимала очень большое место в их жизни. Когда не было внешних врагов, они сводили счеты между племенами, иногда полностью вырезая какой-нибудь род, но, если появлялся обидчик из чужаков, тут же забывались собственные распри и начиналась война против общего врага. При этом до полного отмщения.
Оркам ничего не стоило раздавить этих воинственных наездников - мощь Орды была несравнима с силами диких племен - но для этого надо было сначала найти их и заставить биться. Они никогда не вступали в прямое столкновение с войском, а нападали, убивали, сколько могли и опять уносились вглубь своих выжженных степей, заманивая врага на верную смерть.
Однако в этих гиблых равнинах, кроме золота, одетого на воинах и женщинах племени, которые сражались не хуже воинов, нечего было захватывать, поэтому после двух-трех разведочных походов орки больше сюда не совались. Они просто сделали вид, что кочевников не существует, и направили все свое внимание на богатые земли эльфов и людей на западе.
В тысяче нашелся не один воин, знавший об этих дикарях, да и сам Борезга по праву приближенности к Хорузару, принявший командование над тысячей, тоже был наслышан про неприкасаемых кочевников. Тревоги добавил и шаман, Арагуз потребовал, чтобы никто не смел напасть на дикарей, даже случайно - иначе здесь, в их вотчине, степняки от них уже не отстанут. Он даже предложил план, задобрить кочевников, поднеся им богатые подарки. Это бы приносило им двойную выгоду, во-первых, кочевники не стали бы нападать, а во-вторых, они бы могли сопроводить орков до их цели.
Обо всем этом Радан не знал, ему хотелось думать, что тревога в стане орков вызвана действиями Корада. Он не хотел верить, что маг сдался, и больше ничего не будет предпринимать для их освобождения. Как и всем людям, ему очень хотелось жить, но впитанная с детства установка, что человек не должен ценить жизнь дороже чести, не разрешала ему думать только о себе. Он знал, что даже если случится чудо и вдруг освободят его одного, он не сможет уйти. Соболь не задумывался, почему он так поступает, просто по-другому он не мог. По молодости лет он простодушно считал, что любой на его месте поступил бы также.
Борезга присел на шкуру у костра, подкинул лежавшую рядом лепешку сушеного навоза в огонь и задумался. Где-то он понимал, что шаман прав - рассказы про никогда не прощавших обиды кочевников, он слышал еще в детстве. Но стоило только подумать о том, что предложил Арагуз как в душе воина закипал гнев. Не могут орки, чей удел владеть всем миром, кланяться каким-то диким степнякам, это просто невозможно! От злости он заскрипел зубами, воины из охраны опасливо глянули на него и отодвинулись подальше. Однако, сидевший напротив него шаман даже не моргнул, он словно заснул, глядя на маленькие язычки пламени, разуваемые вечерним ветерком. Но он не спал.
- Ну что, омак, надумал?
Борезга еще помолчал и, наконец, выдавил из себя:
- Нет! Мы не будем делать подарки дикарям, мы поступим по-другому.
Шаман ожил и удивленно посмотрел на молодого командира - что тот еще придумал?
- Мы будем ехать, как будто бы мы не заметили их присутствия. Они ведь прятались? - он вопросительно посмотрел на шамана, так что тот вынужден был утвердительно кивнуть.
- Вот мы и сделаем вид, что ничего не видели. Пусть и дальше прячутся. Пусть думают, что глупые орки ничего не видят и не слышат.
Услышавшие о том, что отряд не будет кланяться каким-то кочевникам, охраники одобрительно зашумели. Арагуз же наоборот сжал губы, так что его рот превратился в тонкую линию и сузил глаза. Он что-то хотел сказать, но Борезга его остановил:
- Подожди, это еще не все. Для того, чтобы я понимал, как вести себя дальше с кочевниками, да и вообще, я должен знать, куда мы едем. Куда ты нас ведешь?
Этот вопрос заставил застрять в горле ответную реплику шамана. Он долго ждал, когда Борезга спросит об этом, но до сих не придумал что ответить. Потому что сказать правду он не мог - командир вряд ли поверил бы ему. Арагуз не знал куда он ведет отряд, потому что вел его совсем не он. Вел орков черный волк-оборотень.
Первый раз он шаман увидел его как раз в то время, когда неожиданно появившиеся сородичи спасли отряд Борезги от неминуемой смерти. С тех пор он каждую ночь, стоило только Арагузу отойти от костра чтобы справить нужду перед сном, рядом появлялся страшный зверь. Когда он явился в первый раз, шаман был в горячке от боя и борьбы с магическим ветром, насланным неведомым колдуном, поэтому сначала подумал, что это посланец того же колдуна. Понимая, что справиться с огромным зверем он не сможет, слишком он стар, Арагуз приготовился к смерти, однако все равно обнажил секретный засапожный нож. Яд, которым были наполнены ножны постоянно смазывал клинок. Этот яд был смертелен для всего живого, об этом шаман знал из практики. Многие его враги умерли мгновенно, получив совсем маленькую царапину от его ножа. Однако, применять оружие не пришлось. Волк вдруг заговорил и Арагуз сразу узнал голос - это говорил тот колдун, который приходил к нему на корабле.
Тогда колдун выдал ему четкую инструкцию что делать и куда двигаться. Утром шаман убедил Борезгу, что ему опять являлись духи предков и указали дальнейший путь. Так и повелось, в темноте являлся оборотень, и указывал что делать, а Арагуз утром рассказывал о приказах духов, приходивших к нему во сне. Однако он не меньше Борезги хотел знать куда они направляются, почему вместо того, чтобы вернуться в обжитой мир, войско все время движется вглубь дикой степи. Рассказывать обо всем этом, было самоубийством, и шаман выдал новую ложь.
- Я не говорил, но прошлой ночью духи сказали мне, что сегодня я узнаю, куда мы идем. Поэтому я с нетерпением жду, когда они явятся. Борезга, успокойся, ты же видишь, что боги благоволят нам. Все указывает на это - вспомни только про появление этих воинов, - Арагуз показал рукой в сторону многочисленных костров. - Хорузар отправил их через волшебный мост, именно тогда, когда надо. Разве это не говорит, что все что мы делаем, угодно духам?
- Ладно, но следующим утром я хочу знать нашу цель. Я не хочу верить, что ты ведешь нас просто так, лишь бы идти.
Из-под прикрытых век шаман резанул взглядом командира. Он явно почувствовал угрозу в тоне Борезги, молодой военачальник постепенно становился все больше похож на своего кумира - Хорузара. 'Надо вправить ему мозги, - зло подумал Арагуз. - Иначе, он скоро вообще перестанет меня слушать'. Но все-таки он решил, что сегодня постарается как-нибудь выведать у колдуна ответ на этот вопрос. Куда же они все-таки направляются?
Кроме этого, Арагуза интересовало еще очень многое, связанное со странными детьми. Взрослые почему-тоне вызвали у него никакого интереса, он словно забывал иногда про их присутствие, а вот дети... Особенно после того, как разбирая вещи маленьких пленников он нашел знаменитую волшебную вещь - сосуд принадлежавший когда-то самой Гоосар Каххум. Эта серебряная чаша-кружка с двумя ручками, чтобы пить из нее, являлась волшебной реликвией орков и принадлежала роду Чарингов. Еще в начале нынешнего похода она находилась в распоряжении шамана рода, а вот теперь оказалась здесь.
Именно из-за нее в первый раз он новым взглядом посмотрел на детей. Когда священный сосуд находился в руках чарингов, прикасаться к нему мог только избранный шаман, да и то заранее подготовившись и защитив себя заклинанием. Реликвия пришла к оркам после Великой Войны, по легенде она принадлежала самой Великой Правительнице и служила ей для ритуалов. Правда это или нет, никто уже точно сказать не мог, но то, что артефакт заряжен магией, в этом сомневаться не приходилось. Священный сосуд защищал себя сам, всякий кто прикасался к нему, получал болезненный удар невидимой силы, заключенной в кружке. Иногда он был так силен, что коснувшийся получал ожоги. Тут же он увидел, что на донышке серебряной чаши, находятся остатки распаренных листьев. Было такое ощущение, что её используют просто для еды. После допроса маленького пленника орка он выяснил, что так оно и есть.