Я не лгал тебе Просто Ты не поймешь, Митос.
Это было ударом под дых. Значит, понять наркомана, скидывающего с крыши людей, и дать ему шанс он смог, а теперь не поймет?! Понять суицидника, загнавшего в угол самого себясмог, а теперь его понимания не хватит?!
Знаешь, бессмертие не для всех.
«Ну же, взорвись, не дай мне это сказать»
Поэт молча поднял ремень с пола.
Молча, черт его побери!
Я ошибся, подумав, что оно для тебя, раз ты продолжаешь всеми силами стремиться к смерти.
Голос Байрона был мертвенно спокойным:
С чего ты взял, что я хочу умереть?
Митос больше всего на свете хотел остановиться. Мешало понимание того, что иначе правду он не получит никогда. А помочь, не зная ее, было невозможно. Вот только не ошибся ли он, решив, что его помощь нужна?
Люди, которые хотят жить, не кидаются под пули, а если попадают в неприятности, не лгут и не прячут следы, а рассказывают об этом!
Байрон, взяв со столика сигареты, закурил. Парень упорно избегал смотреть в глаза Митосу, глядя куда-то за окно.
А что делают люди, которым некому рассказать? Что делать им? Хочешь, я расскажу тебе историю, мой милый Док? О мальчике, который не мог верить никому? О мальчике, которого в детстве насиловала его няня? Которую он должен был ненавидеть, но ему казалось, что она единственная из всех его любила? О мальчике, которого из-за «некоего изъяна» стыдилась родная мать? Которую он должен был любить, но она изводила его, заставляя бояться родного дома? О мальчике, у которого была сестра, любимая и любящая? Которую он обрек на позор? Часть о предавшей жене и о дочери, с которой он увиделся, лишь когда та уже сама стала матерью троих детей, ты и так знаешь, дружище. И был у этого мальчика единственный человек, которому он верил и который был для него ближе всего остального мира. Знаешь, что было дальше, Бен?
Вызов брошенвызов принят? Так, Байрон? удивительно, но в голове начинало проясняться. Так чем же твоя история закончилась, просвети невежду?
Байрон подошел почти вплотную, и Митос прекрасно видел нездоровый блеск в его глазах.
О, финал в самом разгаре, Док. Пока идет великолепная в своей бессмысленности стадия взаимных обвинений. Говоришь, ты ошибся, Бен? Да. Знаешь, когда потерявший все человек хочет свести счеты с жизнью, вытаскивать его с того света и делать Бессмертнымне лучший вариант. Делать Бессмертным безумного калекутем паче.
Митос попытался возразить. То ли насчет калеки, то ли насчет счетов с жизнью, и в этот момент поэта прорвало:
А кто?! Кто я, черт тебя побери, Митос? Я вынужден бежать от каждого вызова, а если я его принимаюпьяным, из гордости, по глупостито девяносто процентов, что он станет последним. Не потому что я хреновый, прости, Док, боец. А потому что, боже, как меня раздражает ваш страх перед этим словом, ка-ле-ка! Знаешь, единственное, за что я благодарен этой треклятой бессмертной жизниэто ты. И именно ты считаешь меня просто наглым лжецом. Да как тебе угодно, милый доктор. Я он и есть. Лжец, который вместо того, чтобы возненавидеть своего убийцу, умудрился полюбить его. И воспринимай, как знаешь. Вот она правда, Док. Не учитель, не друг и уж точно не любовник. Ты просто единственный, кто, черт побери, заставлял меня верить. И жить. Поэтому, когда мы приедем в Лондон, ты соберешь свои вещи и исчезнешь. А мне останется эта неделя, а не упреки и обвинения.
Все, на что хватило Старейшего, улыбка:
Ты думал, я этого не знаю? Тывечный ребенок, Байрон. Питер Пен. Который так и не понял, что во взрослой жизни все не дается просто так. Хочешь чего-тозаслужи. И еще. Ты меня так и не услышал. Если я кому-то доверяю, я хочу, чтобы доверяли и мне. Вы с Маклаудом похожи куда больше, чем ты думаешь. Собирайся. Я тебя услышал.
Лист десятый
Три дня спустя. Лондон
Возвращаться в пустую квартиру было непривычно. А возвращаться оглядываясь на каждом шагу в поисках зеленого аудиеще и страшно. Зато на фоне всего этого ощущение Зова, возникшее на пороге квартиры, уже не удивляло. Сабля легла в руку, а на душе стало как-то особенно легко.
Ровно до того мига, когда он увидел, что квартира разгромлена, а на диване в гостиной восседает некий пятитысячелетний нахал.
Она уже была в таком виде, когда я пришел. Я зол, но, поверь, не настолько.
Так. Сейчас я выпью воды, а когда выйду из кухни, тебя тут уже не будет, ясно, Док?
Не советую идти на кухню. У тебя в холодильнике голова.
Байрон взвился:
Не тебе указывать, куда мне идти, а ку Что у меня в холодильнике?!
Голова. Не переживай. Я его не знаю, ты, скорее всего, тоже, с каждым словом Старейшего лицо поэта бледнело. Байрон, давай ты объяснишь мне, что, мать твою, происходит?
И он не выдержал. Рассказ о лорде-наркоторговце и его бессмертном приятеле вышел на диво коротким. С эпилогом получилось сложнее.
Я не знаю, поймешь ли ты, Док. Я приехал сюда после Греции, зашел в эту квартиру и понял Я не могу, как ты, Бен. Не мог. Оно меня давило. Тогда я собрал последние деньги, и Я знаю тут каждого барыгу, Док. Вот только я до них не дошел. Знаешь, ходить ночью пешком по тем районам Лондона, куда мне было нужно, оказалось небезопасно для хромого, разбитого парня с деньгами в кармане. Один человек сказал, что страходна из главных движущих сил в жизни. И в тот момент я ему поверил. У меня появились силы. Я избивал их Док. Руками, тростью, ногами, насколько это возможно. И остановился только тогда, когда понял, что еще пара минути я их убью. А потом я позвонил в полицию и их сдал. Заодно с парой барыг, к которым направлялся. Утром я купил мотоцикл, накропал за пару часов статью о дилерах Лондона и пошел в издательство, поэт направился к книжному шкафу и среди разбросанных книг откопал и протянул Митосу кипу из несколько газет. Вот. Вот она моя новая жизнь. Все это время я танцевал на краю пропасти. Меня сбрасывали в Темзу, вешали, в меня стреляли. Но я их находил. В основном меня интересовали те, у кого была двойная жизнь. Эдакие джентльмены в шикарных костюмах на свету и волколаки в ночи. Мы с Колином рушили их жизнь. А потом полиция заканчивала то, что начали мы. Я сдался лишь раз Ну, как сдался У них была дочка моего шефа, а у меня револьвер и пара лишних жизней, мой дорогой доктор, поэт прикрыл лицо руками. Это не жизнь, я знаю. Но без этого Героиновая ломканичто. Я превращаюсь в больного безумца, Бен. Нет. Не так. Я становлюсь самой болью, самим безумием. Тогда у меня остаются только таблетки и ночи, когда я тихо догораю, забившись в угол. Ты меня не поймешь, Док.
В ответ Старейший зашелся в приступе истеричного смеха:
Выдохни. Я созвонюсь с Джо. А там что-нибудь придумаем, Митос поднялся с кресла. Тащи сюда швабру, больной ублюдок. Тебе тут еще жить.
И боль отступила, сдавшись.
Сутками позже
Первым тревожным звонком были слова Колина о том, что в редакцию приезжал его, Ноэля, знакомый и выяснял подробности об их последней работе. Вторымпустая квартира.
Доктор решил разобраться с его проблемой сам. Без участия виновника торжества. Вот только Байрон оказался против такого исхода.
Эй, друг! он с силой постучал в стекло ауди. Отвези меня к твоему шефу. Нам с ним пора потолковать о том, как вести себя в обществе.
Спустя полчаса
Разговор с Джо вышел долгим. С Дарси было еще хуже. Но он выяснил все, что было необходимо. Подручным лорда-ренегата был некий Ллойд Клауфельдер, двух тысяч лет отроду. Осталось решить, насколько важны для него, Митоса, правила в этот раз.
Решать не пришлось. Байрон сделал выбор сам. Точнее, решил, что Митос его сделал.
«Доктор, я не знаю, кто из нас вернется сегодня домой. Оба или кто-то один. Поэтому должен сказать то, что не сумел в Венеции. Я не виню тебя Док. Я тебе благодарен. Забудь весь мой бред. И спасибо за эту жизнь».
Записка, оставленная у консьержа, больше все путала, чем проясняла. Хотя
Чертов кретин! Как в твою больную голову такое влезло! Опять!
Ретроспектива, год 1815
Мятежный лорд появился на его пороге в такое время, когда визиты, по все правилам и нормам поведения, считались верхом нахальства, о чем Адамс не преминул ему сообщить в не самой мягкой форме.