Да, протест против несправедливости и неравенства. Но протест скверный... Генрих, я не могу осудить вас. Вы сами осудили себя. Главное - понять, что это недопустимо. Тогда вы не поняли этого до конца. И не подумали о Люси, о ее счастье...
- А что я мог сделать? - грубо оборвал я его. - У меня не было выбора. Я видел лишь бедность и насилие. В таком мире считаются только с силой. Да, если бы я был бандитом или вором крупных масштабов, то не попал бы сюда, а стал бы, возможно, бизнесменом.
- Что бы вы делали, если бы вышли отсюда?
- Не знаю, - горько ответил я. - Что думать об этом? Все позади. Впереди - десять лет каторжной тюрьмы. А это смерть!..
- Не надо отчаиваться! - прошептал Морис. - Верьте мне! Благодарите судьбу, что попали в мою камеру.
Мне почудилось в его голосе обещание, надежда. Я пристально взглянул на него.
- Вы хотите...
- Тсс! Тише... Осторожность...
- Но как?
- Не знаю. Не спешите. Все в свое время... - Ученый пристально взглянул на меня и спросил: - Вам можно доверять?
- Да, конечно!
- Верю!
Я растроганно пожал ему руку.
- Так вот, запомните, Генрих, чтобы не возвращаться к этому. В Филтоне, в северном пригороде, есть улица Арио.
- Знаю.
- Тем лучше. Параллельно ей идут роскошные коттеджи. Рядом с Парком цветов. Если вам удастся уйти, направляйтесь туда. Там найдете коттедж. Вечером его легко узнать. На флюгере горит зеленая звезда. В нем вы найдете меня... и защиту.
- Запомнил, - неуверенно сказал я. - Но как же...
- Не спешите - я предупредил. Ближайшие дни решат все... Но ставлю условие.
- Какое?
- Там вы забудете все, что было раньше. Я верю, что вы хороший человек. Договорились?
Мы снова обменялись рукопожатием.
- А теперь спать, - зевнул Морис. - Скоро рассвет.
За окошком таяли звезды. Рассвет дышал прохладой.
За дверью раздались шаги. Щелкнул глазок. Затем шаги удалились.
Послышалось мерное дыхание Мориса. Он уснул. А я еще долго ворочался на каменном полу, пытался понять неясные намеки товарища. С чем были связаны надежды Мориса? Со странными мечтами о проницаемости? Нет, наука далека от этого. Может быть, у него есть друзья в тюрьме? Кто скажет? Но он дал адрес, значит, надежда его реальна! Люси... Родная Люси! Где ты? Я пойду ради тебя на все! Если бы выйти на свободу - я все сделаю, чтобы ты была счастливей.
Проходили тяжкие дни заключения. Нет, то были не дни, а какие-то дьявольские каменные жернова, которые неумолимо перемалывали мозг, сердце, душу.
Режим в тюрьме был суров и жесток. Ни минуты прогулки, фунт черного хлеба, миска пойла. За малейшее нарушение правил надзиратели бросали заключенного в карцер или надевали на него "распашонку". Этим нежным словом называли специальную рубашку, которую тюремщики всего мира издавна используют для усмирения непокорных.
Я постепенно выздоравливал. Раны покрылись струпьями, медленно заживали. Только уверенность в будущее не возвращалась.
Морис пытался поднять мой дух, обещал скорое избавление, но, когда я расспрашивал его подробнее, отмалчивался. "Всему свое время", - повторял ученый.
Но вскоре и Потр стал молчалив, угрюм. Он уже не рассказывал мне о своих мечтаниях, не смеялся. Только мерял целыми часами камеру из угла в угол, напряженно о чем-то размышляя. И лишь вечером, когда на ночном небе вспыхивали звезды, Потр подходил к окошку, хватался сильными руками за прутья решетки, прижимаясь щекой к холодному камню. Звезды отражались призрачным сиянием в его глазах. И в эти минуты Морис казался тоскующим в клетке орлом, стремящимся вырваться в родное небо.
Каждую среду Морис почему-то дежурил у двери. В эти дни появлялся самый свирепый надзиратель. Он сообщал о себе кашлем и многоэтажными проклятиями. В этом деле "господин Крокодил", как его называли заключенные, был виртуоз.