Как только калибровка была выполненавопросы стали намного острее. Градус напряжения нарастал постепенно. Тест напоминал море с его приливами и отливами. Острые вопросы временами прерывались серией обычных, затем неожиданно вновь начинались острые.
Делали ли мне в школе выговоры за плохое поведение? Как часто? Вызывали ли в школу родителей? Часто ли я ослушивался родителей, учителей? Приходилось ли мне сидеть на уроке, не слушая учителя? Как часто? Как часто я не выполнял домашнее задание? Симулировал ли я болезнь, чтобы не идти в школу? Прогуливал ли занятия? Пытался ли обмануть учителей по поводу причин своего отсутствия на занятиях? Списывал ли я? Давал ли списывать другим? Подстрекал ли других учеников к прогулам и другим нарушениям порядка?
Какой предмет был моим любимым? Какойнелюбимым? Посещал ли я какие-то факультативы, внеклассные занятия, курсы, кружки? Занимался ли спортом?
Вскоре я совсем потерял вопросам счет, и сам не заметил, как они перекинулись с учебного процесса на личные отношения.
Как ко мне относились одноклассники? Я к ним? С кем я проводил свободное от учебы время? Были ли у меня друзья? Кто был лучшими друзьями? Нарушали ли мои друзья правила поведения и дисциплину чаще или реже, чем я? Рассказывал ли я о таких случаях родителям, учителям? Ссорился ли я с друзьями? Почему?
Я не очень хотел говорить о Джероме, но, понимая, что ирландец сейчас в тысячах километрах отсюда и ему от моего вранья пользы не будет, а вот мне оно может навредить, я рассказал о наших с ним взаимоотношениях вполне искренне.
Однако оказалось, что худшее еще впереди. Последовали вопросы о родителях.
Любил ли я их? Да, конечно! Кого большемаму или папу? Не знаю. Мне сложно сказать. Наверное, одинаково! Какая разница?! На кого я больше похож? Не знаю. Наверное, на папу. Я же мужчина. Обиды на родителей? Нет Нет, не думаю. Нет, они не были со мной слишком строги. Не думаю. Нет, они не били меня. Никогда. Ну, всерьез никогда
Что?! Изменяли ли они друг другу? Какое это имеет значение?! Не понимаю
В голове начали крутиться гадкие мысли. Я вспомнил намеки моей одноклассницы Кости в седьмом классе. Вспомнил напряжение в отношениях между родителями незадолго до маминой болезни И как во время болезни к нам заходила Клаудия Ризителли Нет-нет. Это все грязные слухи. Я ни о чем таком не знаю. Не верю в это!
Убивали ли они кого-нибудь?!
В памяти всплыли странички папиного дневника. Спятивший человек на мотоцикле, которого он застрелил, обороняя пункт сбора пострадавших 452 вместе с болгарскими эмчээсниками. А потом еще многие во время его странствий и экспедиций. Я вспомнил слова Виты, этой маленькой проклятой фанатички. Мертвая предводительница сектантов, матерь Мария. Отравленная? Я не знаю! Я не видел этого своими глазами!
Нет, они не крали!
В голове всплыли слухи, снова мерзкие слухи. Соседка тетя Галя, шушукающаяся о том, как мама отдавала детей из центра Хаберна разным нехорошим людям за взятки. Слова Джерома, что папа с Семеном Аркадьевичем нажился на топливе и припасах, откупившись от нацистов в 57-ом. Я вдруг вспомнил, как много средств они смогли перебросить на мой финансовый счет. Нет! Я в это не верю!
Почему вы не спрашиваете, что хорошего они сделали?! Они
Нет! Конечно, мой папа не мог вымогать никаких взяток ни с каких корпораций! За покупку озоногенератора? Да что за чушь! Папа ведь добился его поставки на очень хороших условиях «Dream tech?» За размещение их заведения в Генераторном? Нет-нет, не думаю. Я не верю в это!
Что? Да Да, думаю мой папа принимал какое-то участие в создании Альянса.
Нет, Альянс не был направлен против Содружества! Мы просто хотели себя защитить. Да. Я не разбираюсь в политике, но думаю, что Альянсэто была хорошая идея. Мой папа так думал.
Виню ли я Содружество, в том, что оно не стало на сторону Альянса в войне с ЮНР? Не знаю. Правда не знаю. Ну, возможно. Да, возможно, я думал об этом. Да, наверное, я виню их в этом.
Что я думаю о Содружестве?
В памяти начали всплывать картинки из аэропорта Сент-Этьена. Картинки из аэропорта Мельбурна. Я замолчал, не зная, что ответить. По лбу катились капельки пота. Сердце начало стучать быстрее. У меня не было достаточного самообладания, чтобы пытаться перехитрить компьютер. А даже если бы и быломашина все равно переиграет человека в этой игре. Как бы я не ответиля проиграл.
Что вы думаете о Содружестве наций? снова спросил механический голос после того, как я около минуты молчал.
Ну, это очень большое государство, сильное, цивилизованное. В нем есть много хорошего. Но кое-что мне не нравится. Скажем таксмешанные чувства. Это сойдет за ответ?
Вы прибыли сюда, намереваясь стать резидентом Содружества?
Да. Хотя я уже подумываю над тем, чтобы отказаться от этой затеи!
Почему вы хотите стать резидентом Содружества?
Ну, я я хотел бы поступить в воздушную академию. Мечтаю когда-нибудь стать астронавтом.
Считаете ли вы, что власти Содружества несправедливо относятся к иммигрантам?
Да. Наверное, вы могли бы быть поприветливее с нами, ответил я, искренне надеясь, что слова доктора Митчелл о невозможности наказаний за правдивые ответы искренни.
Политика заняла целую секцию из нескольких десятков вопросов. Компьютер интересовало, как я отношусь к Евразийскому союзу, к Югославской народной республике и еще к каким-то людям и организациям, о многих из которых я никогда и не слышал. Но, как оказалось, политику стоило воспринимать как передышку, так как следом за ней проклятая машина сосредоточилась на мне, моей личной жизни и моем внутреннем мире.
Мне пришлось краснеть, ерзать на стуле и несколько раз давать половинчатые, уклончивые ответы, прежде чем я признался требовательной машине, что однажды «вступал в сексуальную связь», что моим партнером была моя одноклассница, на год меня старше, и что секс у нас был оральным. Мне также пришлось признаться, что я мастурбирую, и рассказать об этом такие подробности, каких я не рассказывал даже друзьям в мальчишеской компании. Компьютер интересовали мои сексуальные фантазии. Его интересовало, люблю ли я виртуальный секс, смотрю ли я порно, нравится ли мне подглядывать за другими, нравятся ли мне мальчики, люблю ли я причинять боль, или чтобы мне ее причиняли.
К тому времени, как эта бесконечная серия постыдных вопросов наконец закончилось, я чувствовал себя самым жалким человеком на этой планете. На вопросы, убивал ли я когда-нибудь, крал ли, дрался ли, стрелял ли, умею ли обращаться с оружием, владею ли рукопашным боем, и прочие, и прочие, я отвечал уже совершенно безучастно и даже с облегчением.
Ну вот и все, произнес Энджи, открыв дверь, по прошествии, как мне показалось, нескольких суток, которые миновали с первого до пятитысячного вопроса. Не так уж сложно, правда?
«А не пошел бы ты в задницу?!»подумал я, сжав зубы от злости, но ничего не ответил.
Доктор Митчелл сидела в своем кабинете такая же жизнерадостная и приветливая, как и вначале, тщательно делая вид, что они только что не выпотрошили мой мозг и не вывернули всю мою жизнь наизнанку, или, во всяком случае, что она здесь ни при чем. Я лишь краем уха слушал ее воодушевленную речь, которая сводится к тому, что я молодец и что все будет хорошо. Молча кивал. Нет уж, доктор Митчелл. Вам не удастся убедить меня, что вы мой друг. Вы такая же гестаповка, такая же работница этого концлагеря, как и Лора Каммингз. Вы даже хуже, потому что пытаетесь сойти за добренькую. Так что просто катитесь к чертям! Просто оставьте наконец меня в покое.
Прохождение теста, как оказалось, заняло почти четыре часа. Доктор Митчелл сообщила мне, что уже время отправляться на ужин, но после ужина заведующий по воспитательной работе будет непременно ждать меня в своем кабинете. Я попытался было отказаться от ужина и напроситься на аудиенцию к Петье прямо сейчас. Однако, как и следовало ожидать, неукоснительное соблюдение графика питания было одним из ста тысяч важнейших правил интерната, которые нельзя нарушать ни при каких обстоятельствах.
Ужин оказался таким же пресным и бессловесным, как обед, и также проходил под бдительным оком куратора 22-го отряда, похожего на старого седого графа Дракулу. Я поглощал пищу молча, методично пережевывая ее тридцать три раза, не делая попыток заговорить с кем-либо.