И мы все снова будем вместе
Доброе утро, Димитрис! я прищурился от яркого света, когда Роберт, зайдя в комнату, где я спал, уменьшил уровень тонировки стекла.
Разлепив веки, я понял, что крепко заснул, не сняв сетчаточник. Со мной такое было только раз в жизни. Как и тогда, глаз от этого неприятно свербел.
Я с удивлением заметил, что около меня, свернувшись калачиком, дремал, мерно вздымая при дыхании пушистые бока, котенок Ленцов. И когда он тут оказался?
С-сколько времени? хриплым спросонья голосом спросил я, снимая сетчаточник и потирая глаз. Я хотел сказать: доброе утро, Роберт.
Шесть утра. Ты говорил, что по утрам занимаешься? У нас на 59-ом этаже отличный тренажерный зал. Сходи, разомнись, взбодрись немного. В полвосьмого нам надо выехать. По дороге на работу я завезу тебя в кофейную, где мы встретимся с Жерменом, и заодно ты сможешь позавтракать.
Жерменэто человек из интерната? принимая из лежачего положения сидячее и продолжая чесать глаз, спросил я. Похоже, ты уже все решил за меня
А ты надумал что-то другое, Димитрис? удивился Роберт.
Перед тем как заснуть, я подумывал о том, чтобы вернуться в Европу и дать этому старому пердуну Ильину на орехи.
Но ведь твой отец, кажется, взял с тебя слово, что ты как раз этого делать не будешь?
Да, но
Давай будем честными. Если бы ты собирался пойти на войну, Димитристы бы уже сделал. Но ты поступил разумноприслушался к советам людей, которые любят тебя и желают добра. И которые лучше тебя понимают эту жизнь. Войнаэто не какое-нибудь захватывающее приключение для пятнадцатилетнего паренька. На войне люди умирают, остаются без рук, без ног, без глаз, без легких, сходят с ума. Чего стоит вся их удаль после этого?
Да. Наверное, неохотно признал я.
Я жду тебя в полвосьмого, Димитрис.
Переодевшись в спортивный костюм, я поднялся на лифте пятью этажами выше и оказался в огромном, чистом, хорошо кондиционируемом атлетическом комплексе, где громко играла музыка и даже в эти ранние часы тренировалось полным-полно народу. Около часа я интенсивно тренировался на беговой дорожке, орбитреке и велотренажере, пока с меня не сошло семь потов, а затем выполнил несколько подходов подтягиваний на турнике. Как всегда в таких случаях, физические упражнения подействовали на мою психику умиротворяюще.
Вернувшись в квартиру Ленцов, где Руби как раз собирала Дэвида в школу, я принял прохладный душ, чтобы взбодриться, тщательно вычистил зубы, а учитывая важность сегодняшнего дня, решил также тщательно вымыть голову, причесаться, сбрить со щек выросший там за последние недели легкий пушок и воспользоваться дезодорантом.
Мой гардероб за месяц скитаний несколько поизносился, но, по крайней мере, я надел чистое белье и отыскал пару джинсов, футболку и свитер, которые было еще не стыдно одеть. По пыльным ботинкам я прошелся губкой с кремом, придавая им надлежащий вид.
Ровно в 07:25 я был готов к выходу.
Когда мы с Робертом спустились на лифте на минус третий этажа подземного паркинга и сели в его автомобиль, я с удивлением словил себя на мысли, что смирился со своей судьбой.
Воспоминания о жизни в Генераторном потускнели, казались чем-то невероятно далеким, почти сном. Я даже не мог представить себе лица родителей, не посмотрев на их фотографии. В моей памяти были живы лишь вокзалы, аэропорты, зона карантина в Мельбурне. Казалось, что я покинул дом десятилетие назад.
Я вдруг совершенно ясно осознал правоту тех слов, которые услышал этим утром от Роберта. Я сделал свой выбор. Поддаться течению событий, принять совет или даже выполнить приказэто тоже выбор. Пенять на судьбузначит кривить душой. Я оказался там, куда меня привели мои решения и поступки. Я принимал решения не раз: когда дал свое обещание папе, когда не стал идти в партизаны с Джеромом, когда из аэропорта Сент-Этьена я улетел в Мельбурн, а не в Турин. И сегодня я принял еще одномолча последовав за Робертом и сев в его машину.
Готов? спросил Роберт, заведя мотор.
Наверное, ответил я все-таки не слишком уверенно.
Ты слишком тепло оделся, северянин, осмотрев мой шерстяной свитер и теплые джинсы, улыбнулся Роберт. У нас в Сиднее в апреле обычно около двадцати градусов по Цельсию.
Я э-э-э не нашел ничего подходящего. Мы в Генераторном не держим легкой одежды.
Здесь ты больше не встретишь таких суровых морозов. У нас климат замечательный.
М-да, невнятно пробормотал я.
Волнуешься?
Немного.
Не волнуйся, парень, на лице папиного друга появилась добрая улыбка. Я не сомневаюсь, что ты отлично справишься. Ты сын своего отца и своей матери. А они, скажу я тебе, те еще ребята. Помни, чему они тебя училиа остальное придет.
Спасибо тебе еще раз за все, Роберт.
Ты знаешь все мои контакты. Связывайся со мной регулярно, лады? Там в интернате могут быть э-э-э некоторые нюансы со связью. Но как только выдастся возможностьдай мне знать, что все в порядке. И, конечно, я сразу же свяжусь с тобой, если в смыслекак только мне удастся узнать что-нибудь новое о Володе или Кате.
Спасибо.
Путь до кофейни, в которой была назначена встреча, мы преодолели практически молча.
Я глядел сквозь автомобильное стекло на запруженные транспортом улицы, деловито снующих туда-сюда пешеходов, надземные линии метро с проносящимися по ним поездами, парящие над улицами дроны и голографическую рекламу, раскинувшуюся в воздухе на фоне небоскребов.
Вышел я из раздумий лишь когда мы уже заходили в переполненную людьми кофейню.
А вот и Жермен!
Из-за маленького двухместного столика Роберту приветливо махнул рукой маленький, тощий мужчина лет сорока с лишком, в скромном сером джемпере поверх черной рубашки, черных брюках и туфлях. На его худощавом лице доминировали большущие, светящиеся добродушием глаза, скрытые за старомодными «профессорскими» очками с прозрачными стеклышками. Густые светло-русые волосы были подстрижены «шапочкой», которая гораздо больше шла бы школьнику моего возраста, чем сорокалетнему мужчине. В образ гармонично вписывался коричневый портфель из искусственной кожитакой большой и надутый, словно владелец носит в нем целую библиотеку. От этого мужчинки так и веяло добродушной рассеянностьюон походил на воспитателя в детском саду, обожающего детей.
Вид этого Жермена Петье несколько меня успокоил. Честно говоря, после всего услышанного о строгости порядков в интернате я настроился увидеть здесь либо сурового мужика с повадками армейского сержанта, либо мегеру-гестаповку, ведущую себя как тюремная надзирательница.
Жермен, Роберт, держа меня за плечо, подвел меня к Петье и пожал протянутую руку.
Роберт, очень рад снова видеть вас. А это тот самый молодой человек, о котором мы говорили?
Да, это Димитрис. Сын моего доброго друга Владимира Войцеховского.
Разглядывая меня с восхищением, словно какое-то произведение искусства, Петье улыбнулся такой широкой и искренней улыбкой, что мне аж стало неловко.
Очень приятно познакомиться с вами, господин Петье, вежливо произнес я, тоже протянув ему руку, от чего тот неожиданно смутился.
О, ну что ты, мой юный друг, с воспитателями рукопожатием здороваться не принято, так же мило улыбаясь, заметил он, не глядя на мою протянутую руку. Ну ничего. Я уверен, ты очень быстро всему научишься.
Не очень-то поняв, в чем дело, я убрал руку.
Итак, Роберт, я могу принять молодого человека под свою опеку?
Да, конечно, Ленц вздохнул, все еще держа меня за плечо. Жаль, конечно, что мне удалось провести так мало времени с сыном моего дорогого друга. Но увы, таковы правила.
Да, это вы очень верно сказали, хихикнул Петье. Раз уж вы сами заговорили о правилах, то я должен попросить вас, как поручителя, поставить здесь вашу электронную подпись. Это то, о чем мы говорили.
Да, конечно, конечно.
Ленц рассеянно приложил свой палец к голографическому экрану, спроецированному с сетчаточника Жермена, дождавшись, пока компьютер подтвердит действительность его подписи под электронным документом.
Вы позаботитесь о Димитрисе, Жермен?