Ой, да знаешь, как-то, как всегда. Давай, может, перекусим для начала, а то у Димки вон я вижу слюни уже на стол капают.
А у тебя, пап, что, нет?! засмеялся я.
Кушали мы вкусно. Конечно, рацион современного жителя планеты стал куда беднее, чем у счастливчиков, которые живьем повидали пейзажи с фотокарточек на нашей кухни. Но мама делала все возможное, чтобы оживить домашнее меню чем-то необычным и, главное, натуральным. Непременным атрибутом нашего стола были овощи: помидорчики, огурчики, редисочка, зеленый лучок, сочные пучки укропа и петрушки. Овощи были элитные, дорогиеурожай с огородов семейства Стахановых, живущих независимой общиной в окрестностях Генераторного. Их плоды были не такими крупными и не такой правильной формы, как генетически модифицированные, выращиваемые на близлежащем фермерском хозяйстве Александру Одобеску. Но зато какие вкусные!
Мм-м, отправив в рот помидор, папа аж причмокнул. А все-таки какие они овощи растят, а? Почти как довоенные. Почти. Хм. Но могли ли мы подумать во время той долгой зимы, что нам доведется вообще есть какие-то овощи?
Да, задумчиво ответила мама и ее взгляд застелила мрачная пелена невеселых воспоминаний о страшных временах голода, который мне посчастливилось не застать. Тогда, Димитрис, за эту горстку овощей, которые мы съедаем за один вечер, могли покалечить или убить человека, или даже многих людей. Не дай Бог еще когда-то такое увидеть.
Голод превращает людей в животных, покачал головой папа. По крайней мере, многих из них.
Нам сегодня как раз рассказывали о тех временах, вставил я, припомнив вступительный урок в школе, который провела нам директриса. Ну, не о нашем Генераторном, а вообще, о том, как это все случилось. Маргарита Петровна сказала
Не забывая подкрепляться поданными на ужин блюдами, я вкратце пересказал родителям содержание нашего вступительного урока и свои мысли в связи с этим. Родители слушали внимательно, временами задумчиво кивая. Я знаю, что они старались пореже вспоминать о темном прошлом, но все-таки считали, что мне надо знать о нем правду и понимать, что произошло и почему.
Да, это хорошо, что они решили провести такой урок, сказал папа. Маргарита Петровна очень умная женщина, неспроста ее все у нас так любят и уважают. Все, что она вам сказаласовершенно правильно, Димитрис. Мы с мамой можем тебе это подтвердить, потому что мы сами были свидетелями того, какой бывает человеческая ненависть и к чему она привела людей. И мы говорим не о той волчьей, звериной злобе, которая владела людьми в темные времена, когда они, не щадя друг друга, боролись за свое выживание и за пищу, которой не хватало на всех. Нет, мы говорим об истинно человеческой разрушительной ненависти, которая неведома и непонятна никакому другому животному, о той, во имя которой был уничтожен целый мир.
Да, я понимаю, пап, ответил я, хотя эти слова были на самом деле слишком еще сложны для меня.
Думаю, что нет, Дима, беззлобно не согласился со мной папа. Но оно и к лучшему. Надеюсь, ты никогда не почувствуешь, что такое эта самая ненависть, не позволишь ей поселиться в своем сердце.
Папа смотрел на меня испытывающим взглядом, как будто пронзал насквозь. Думаю, он сам не чувствовал, что это за взгляд и какое впечатление он на меня производит. Нет, нельзя сказать, что он был очень суровым человеком или, более того, что я его боялся. Но в такие моменты мне становилось неуютно, хотелось съежиться и куда-то исчезнуть. Казалось, что я неожиданно попал на экзамен, к которому совершенно не готов, и я начинал смертельно боятся, что провалю его.
Хотя мама в силу своей профессии с детства приучила меня к постоянному психоанализу, в одиннадцать лет мне все еще сложно было понять это обуревавшее меня чувство. Лишь многим позже, размышляя над своим детством, я полностью осмыслил свои переживания и отыскал их истоки.
Я был в семье единственным ребенком, более тогожеланным. Когда 10-го мая 2061-го года я появился на свет, то ознаменовал собой первый лучик света в непроглядной тьме, в которой родители боролись с отчаянием и безысходностью предыдущие пять страшных лет. С моим рождением все вдруг обрело для них простой и понятный смысл, многие вопросы исчезли сами собой. Новорожденный я, сам того не ведая, стал фундаментом, на котором была построена жизнь всей нашей семьи в новом мире.
Родители пытались вложить в меня очень много своей душинамного больше, чем это, наверное, требовалось. Они растили и воспитывали меня с такой внимательностью, трепетностью и ответственностью, с какой создают свои шедевры художники или композиторы. Я вырос в любви и доброте, каким могли позавидовать многие дети. Но притом с самых пеленок на меня были устремлены требовательные взгляды, в которых отражалось желание видеть предмет для гордости. Родители ждали, что я буду лучше всех своих сверстников. Но речь была не о физическом лидерстве, наилучших отметках в школе или успехах в спортивных соревнованиях (хоть все это и поощрялось). Превосходство должно было быть выражено в развитии наиболее ценимых ими человеческих качеств: доброты, честности, порядочности, справедливости, отваги, образованности, эрудиции.
Именно из-за этого я все время испытывал тайную тревогу, что разочарую родителей или не оправдаю в чем-то их ожиданий. Мучимый этим комплексом, я усиленно тянулся к воображаемой планке, которая высилась надо мной невообразимо высоко. Планка эта определялась примером моих родителей, людей незаурядных, и данным мне воспитанием, которое велело с пониманием относиться к порокам и недостаткам окружающих, но крайне критично оценивать себя и собственные поступки.
Хоть я и не признавался себе в этом, но погоня за этими идеалами порой превращалось для меня в муку, отравляла мне беззаботное детство, не позволяла радоваться жизни как прочие дети. Но стоило мне начать втайне обижаться за это на родителей, как во мне сразу же просыпалась совесть, которая велела мне упрекать не их, а наоборот, себяв малодушии, неблагодарности и эгоизме.
М-м-м, чтобы побыстрее развеять смутивший меня момент и вырваться из плена неприятных раздумий, я первым прервал паузу. А еще я забыл рассказать вам, что придумал наш учитель физкультуры. Ну, Григорий Семенович! Кстати, он намекал, что давно знает тебя, пап. Что вы с ним переживали какие-то приключения вместе
Я намеренно замешкался с дальнейшим рассказом, надеясь, что папа или мама поведают мне ту самую историю, о которой предпочел умолчать физрук.
С Гришкой-то, Тумановским? папа слегка улыбнулся, многозначительно переглянувшись с мамой, явно вспомнив что-то известное им обоим. И что, он рассказал про эти приключения?
Нет. Сказал, что ты сам расскажешь, если захочешь.
На отцовском лице какое-то время отражались смешанные чувства, словно он колебался, стоит ли говорить мне правду. Но, в конце концов, какое-то неведомое соображение одержало в нем верх и папа попытался мягко закруглить тему:
Григорий Семеновичхороший человек, и, вдобавок, твой учитель. Я не хотел бы ворошить наше с ним прошлое без надобности, Дима.
А что, если я пообещаю, что никому не расскажу? почувствовав в словах отца слабину, я улыбнулся и пытливо заглянул отцу в глаза. Ну пап!
Папа еще какое-то время оставался в нерешительности, но затем вздохнул и, разлив нам по чашечкам с пакетиками чая кипятку из электрочайника, молвил:
Ты не раз слышал, как мы с мамой очутились здесь. Это было где-то в середине 56-го, если я не ошибаюсь? Да, Кать?
Июль, кивнула мама, делая глоток пышущего паром чая. Я помню тот день, когда мы попали сюда так, будто это было вчера. Мы с твоим отцом благодарили судьбу, что нам удалось дожить до того дня. Но где-то глубоко в душу закралось отчаяние. Генераторное было тогда совсем не тем, чем оно есть сейчас. Сухой безжизненный грунт, на котором разбиты потрепанные армейские палатки, переполненные голодными людьми под дурацким бессмысленным названием и номером. Временный лагерь беженцев 213. Кроме друг друга, рваных ботинок, джинсов, курток да наплечников со скудными пожитками у нас во всем мире не осталось никого и ничего
Ты так хорошо рассказываешь, что, пожалуй, тебе стоит и продолжить, улыбнулся папа.