Он подошел ближе. В центре толпы зевак стояли трое парней и девушка. Судя по всему, они поджидали кого-то, то и дело бросая взгляды в сторону ворот Сент-Круа. Вокруг столпилось десятка три горожан: торговок, носильщиков и обычных бездельников, бурно обсуждавших что-то между собой. Ивар прислушался. Один из горожан, плешивый косоглазый носильщик, произнес нараспев издевательским гундосым голосом:
Куда ты дел свое ухо, Жан-Пьер? Продал его по кусочкам? Или скормил бродячим собакам?
Собравшиеся зеваки гоготнули, но без особого задора. Видно было, что шутку эту они слышали не в первый раз. Косоглазый, явно рассчитывавший на больший успех у публики, не унимался. Все с той же гундосой издевкой он принялся изображать диалог, сам же себе и отвечая:
Куда идете вы, любезные каготы? На свадьбу. А кого пригласили вы к себе на свадьбу? О, мы пригласили многих почтенных гостей! У нас будет мессир Плюгав де Мюра, наш великий жюра, Матаграб де Гангрен, знатный наш сюзерен, Упивон де Блево, справедливый прево и Пессо де Плюи, достославный бальи.
На этот раз горожане смеялись как умалишенные. «Упивон де Блево, ха-ха-ха, ты слышал?!» спрашивали они друг друга сквозь смех. «Надо же выдумать такое!»
Ничего не понимая, Ивар посмотрел на стоявших в центре круга. Особенно привлекла его внимание девушка. Лет двадцати на вид, темноволосая, в дорогом синем платье, к которому, слева от выреза, зачем-то был пришит нелепый кусок красной ткани в форме гусиной лапки. Бледное лицо девушки, как будто никогда не видевшее солнца, от испуга и волнения приобрело едва ли не синюшный оттенок. Слегка сутулясь, словно в ожидании удара под дых, она то и дело оглядывалась в сторону городских ворот. Рядом с девушкой, широко расставив ноги, стоял молодой парень, лобастый, с высокими залысинами, чуть ниже ее ростом, с глазами как у затравленного зверя. Только сейчас Ивар заметил, что и у парня, и у двоих его друзей, застывших неподалеку с каменными лицами, также были пришиты к груди красные гусиные лапки. «Может, какой-то новый орден?» подумал Ивар. «Но они совсем не похожи на монахов».
Сзади к нему притиснулась немолодая уже торговка, пахнущая рыбой, луком и прокисшим потом. Окинув Ивара оценивающим взглядом, она без обиняков спросила:
Наваррец?
Ивар неопределенно кивнул.
Я Пейрона, представилась женщина.
Ивар. Что тут происходит?
Где? А, это Вонючки пришли венчаться как будто у них своей церкви нет.
В смысле «вонючки»? не понял Ивар.
Вонючки и есть вонючки. Ну ладры, каготы, прокаженные. Ни разу не слышал, что ли?
Слышал, конечно. Но они вроде не похожи на прокаженных.
Господу виднее. Сегодня не похожи, завтра похожи.
А при чем тут «ухо скормил собакам»?
А ты сам присмотрись к ним повнимательнее и увидишь, что у них уши-то без мочек.
Ивар посмотрел на девушку в синем платье, потом на ее спутников: вроде уши как уши.
А что за красные тряпки у них на одежде? спросил Ивар торговку.
Так положено. Каготам разрешено заходить в город только по понедельникам и с нашитой гусиной лапкой, чтобы все их видели и не заразились.
Почему гусиной?
Почем я знаю? пожала плечами женщина. Может, оттого, что они как сарацины: моются то и дело. Как гуси.
А почему «каготы»?
Да потому что воняют дерьмом. Изо рта смердит и от тела вонь страшная, особенно когда дует ветер с юга.
Стоявший рядом молодой монах-доминиканец, с интересом прислушивавшийся к их разговору, не выдержал:
Вот что ты глупости городишь, безумная женщина? Не потому «каготы», что воняют хоть они и вправду воняют а потому, что canes Gothi, сиречь готские псы. То бишь отродье нечестивых готов, разносчиков арианской ереси.
Мы, конечно, книжек ваших мудреных не читали, обиженно ответила торговка, но кое-что знаем и без книжек.
И что ты знаешь, о несчастная? закатил глаза монах.
А то, что они происходят не от готов твоих, а от сарацин и жидов. За это их Господь и проклял. Поэтому и трава вянет там, куда ступает их нога, и любой плод, что возьмут в свои руки, червивеет и гнилью поражается. А еще люди говорят, что они, на самом деле, родятся от басахонов и басандер, поэтому у них и перепонки между пальцев как у жаб.
Тьфу ты, глупая женщина! Рассказать бы настоятелю про твои языческие бредни, да жаль на тебя время тратить.
А то, что они все ворожеи и колдуны, тоже бредни? не унималась торговка. Говорю тебе: горит во нутре их дьявольский огонь похоти, оттого и пышет от них жаром как от печки.
Осторожнее с такими речами, женщина! предостерегающе поднял руку доминиканец. Не то как бы тебе самой не оказаться на крюке. Или не знаешь, что Святой Престол постановил в булле Super illius specula? Поступать как с еретиками сказано там с теми, кто вступает в сговор с силами Ада, приносит жертвы демонам и поклоняется им, а такоже посредством магии изготовляет склянки и амулеты с заключенными в них злыми духами.
А ведь когда-то, при Карле Великом и даже Грациане, услышал Ивар за спиной высокий насмешливый голос, сама вера в ворожей и колдунов считалась ослеплением диавольским и каралась смертью.
Ивар обернулся. Высокий чуть подрагивающий голос принадлежал странному молодому человеку в темном балахоне, сильно повыцветшем на солнце и многократно перестиранном. На вид не старше Ивара, худой, болезненного вида, с тонзурой, наполовину заросшей редкими волосами серовато-каштанового цвета, с длинным заостренным носом и тонкими бескровными губами во внешности незнакомца и его манере говорить было что-то неустойчивое, болезненно-нервическое.
Как ты, возможно, помнишь, брат Адальгиз, поспешно продолжил человек в балахоне, словно опасаясь, что его вот-вот перебьют, Падерборнский закон предписывал карать смертью за сожжение ворожей. А Бурхард, епископ Вормский, в книге своей Corrector, sive Medicus предписывал поститься в течение года тем, кто от некрепости души своей опускался до языческих верований в ведьм. Такоже можно вспомнить ad hoc и прославленного Иоанна Солсберийского, отвергавшего веру в ведьмовство как нелепую игру воображения несчастных женщин и безграмотных мужчин, не обретших подлинной веры в Господа.
Ты бы еще вспомнил времена императора Веспасиана, пробурчал в ответ доминиканец, махнул рукой и растворился в толпе.
А по салическим законам времен того же Карла Великого, повернулся знаток древних текстов к торговке, тот, кто бездоказательно назовет свободную женщину колдуньей, присуждается к уплате двух с половиной тысяч денариев.
Это каких денариев, наших, что ли, с леопардом? испуганно захлопала глазами торговка.
Молодой человек что-то ответил ей, но Ивар не расслышал. Впереди, в центре толпы, явно что-то назревало. Рядом с окруженными каготами Ивар увидел шестерых парней, происходивших, судя по одежде, из семей зажиточных. Верховодил ими щуплый юноша, почти подросток, в черно-желтой котте и длинноносых пуленах.
А правду ли говорят, что каготы никогда не сморкаются? глумливо спрашивал он у лобастого кагота с приколотым к рубахе цветком флердоранжа. Расскажи нам тогда, сколько фунтов соплей ты съедаешь за день.
Приятели его дружно загоготали, а за ними и зеваки вокруг. Лобастый же кагот едва сдерживался, чтобы не вцепиться в петушиную шею распоясавшегося недоросля. Точнее, сдерживала его девушка в синем платье. Одной рукой она крепко ухватила его за локоть, сжимая в другой какой-то сверток. Приглядевшись, Ивар увидел, что это была игрушка: тряпичный медвежонок или что-то навроде того.
Послушай, Арро, обратился к белобрысому задире тот худой длинноволосый незнакомец, что недавно щеголял знанием салических законов, и не надоело тебе еще? Если она так тебе нравится, отчего ж не посватаешься? Или боишься, что папенька лишит наследства, если женишься на каготке? Ха, обязательно лишит! Ну так ты сам выбирай, что тебе дороже а не бесись тут от бессилия.