Вызвавшись на эту роль, Голубов руководился еще тайным желанием побывать в сердце области, выяснить настроение казачества и, в соответствии с этим, взять ту или иную линию поведения. Возможно, что имел также намерение, если обстановка позволит, увеличить свои красные части новыми единомышленниками.
Советская власть приняла предложение Голубова и он с ватагой красных казаков отправился в Задонье, где скоро и напал на след М. Богаевского. Голубов поимку Богаевского приписал себе в заслугу, но фактически это не отвечало действительности, так как Богаевский, будучи измучен физически и нравственно, терпя голод и холод, не в силах был дальше выносить зимние скитание и сам добровольно сдался Голубову. Вначале Голубов своего пленника держал в тюрьме в станице Великокняжеской, а затем доставил его в Новочеркасск. Предваряя дальнейшие события, чтобы закончить с этой темой, расскажу, что последует дальше.
В оккупированном городе, тотчас же стало известно, что Голубов привез Богаевского и что даст ему возможность выступить на "покаянном" митинге в здании Донского кадетского корпуса. Вскоре этот слух подтвердился, и большевики уже открыто говорили, что на днях, известный контрреволюционер М. Богаевский, правая рука Каледина, даст народу отчет о своих преступлениях. Внимание целого города привлекал к себе тогда этот митинг. Очевидцы, присутствовавшие на этом митинге, нарисовали странную и необычайную картину этого собрания. Аудитория была крайне буйно настроена и резко делилась на два враждебных лагеря: первый составлял пришлый элемент, главным образом, матросы, красногвардейцы, латыши и иногородниеони требовали немедленной расправы с "контрреволюционером" и второйбыли казакиони сначала заняли выжидательную позицию, но после яркой речи Богаевского, их симпатии склонились на сторону последнего.
Богаевский говорил три часа: три часа без перерыва звучало слово Донского певцаего лебединая песня. В глубокой по содержанию и внешне красивой речи, Богаевский дал яркую характеристику донских событий от начала революции до последних дней Он красочно излил все, что было у него на душе, смутив одних, расстроив других и взволновав остальных слушателей. Часть казаков плакала и обещала сохранить ему жизнь.
М. Богаевский так обрисовал свои переживания:
"Ушел из города. Скрывался в станицах. Пришлось мне самому прикоснуться, стать близко, близко, увидеть все ужасы гражданской войны. В это время, как раз, разыгрались события в Платовской станице, где вырезались от мала до велика целые семьи. Пришли однивырезали калмыков. Другие пришли, кровь за кровь, стали резать крестьян (иногородних). Не мог вынести этого, не имел больше сил скрываться и решил написать письмо партизанам, а самому пойти открыться Голубову, который обещал и доставил меня в Новочеркасск".
Едва ли надо доказывать, что это признание Богаевского дает основание полагать, что данное обращение к партизанам он написал, будучи уже сильно удручен и психологически подавлен ужасом сложившейся обстановки. У него началась сильнейшая депрессия и усилилось и без того не слабое состояние перманентной мизантропии. Не исключается и то, что на него влиял и Голубов. Последний обещал сохранить ему жизнь лишь в том случае, если Богаевский повлияет на партизан и убедит их в бесполезности дальнейшей борьбы с Советской властью.
То, что душевное состояние М. Богаевского было тогда сильно потрясено, и что он уже сошел с прежних позиций, можно судить также и по следующим его словам:
"Я еще молодговорил он, на том же митинге. Мне всего 36 лет. У меня семья. Мне хочется жить. Я хочу и могу работать. Если я нужен вам, если могу быть полезным вашей работе для Дона, я готов работать с вами. Готов помочь вам опытом и знаниями, которые есть у меня"
Наивный! Большевики отвергли просьбу М. Богаевского и сотрудничать с ним не пожелали. Возможно, они сильно боялись его влияния на казачье население. С целью застраховать себя от неожиданных сюрпризов, Ростовский "совдеп" приказал немедленно доставить Богаевского в Ростов, как более надежное место.
Этот факт наглядно показывает, что большевистские верхи Новочеркасску уже не верили. Это недоверие усилилось, когда Ростовский совдеп, сомневаясь в революционной твердости Голубова и Смирнова, потребовал от них прибыть в Ростов и перед лицом Областного съезда советов, собравшегося там, дать отчет о положении дел. Но ни Голубов, ни Смирнов в Ростов не поехали. Большевики видели, что хотя часть казаков по виду и сделалась красными, но, тем не менее, она продолжает оставаться казаками. Последнее обстоятельство сильно тревожило местную советскую власть, побуждая ее все время быть настороже и особенно не доверять красным казакам.
Грызня у красных продолжалась, и конец неумолимо приближался. После митинга М. Богаевского, положение большевиков в Новочеркасске не только не укрепилось, а наоборот стало особенно неустойчивым. Все сколько-нибудь видные большевики, не чувствуя себя здесь в безопасности, поспешили перекочевать в более надежный Ростов, а Новочеркассцы, изо дня в день, ждали прибытия из Ростова карательной экспедиции красных, как для расправы с Голубовым и Смирновым, так и для внедрения революционного порядка в городе. Вот такие вот пироги с котятами!
Вот зараза! Подниматься в такую рань! Но труба зовет на подвиги! Хотя на улице царствует промозглая погода, сопровождаемая шквальными порывами ветра. Сегодня 20 марта, и значит пора разбираться с Сальском. Успех приходит к тому, у кого есть что-то в голове и кто умеет пнуть ближнего раньше, чем ближний пнет тебя! Конечно, не все еще подготовлено как надо, но война план покажет. Играем на грани фола. А тянуть дальше с подготовкой возможности нетобстановка стремительно накаляется, так что можно опоздать. Время настало! Надо «ковать железо, пока горячо»! Казачьи восстания уже начались, пока в отдаленных станицах. Час пробил! Теперь добро и зло, благородство и предательство, свобода и тирания сойдутся в смертельной битве.
Действительно, не долго пришлось красным хозяйничать на Дону. Порядки, устанавливаемые ими воочию убедили трудящегося казака-хлебороба, что гнилые идеи большевизма не совместимы с его укладом жизни и идут в разрез с традициями домовитого казачества. Казаки с каждым днем убеждались, что их права беззастенчиво попираются непрошеными насильниками и что всякая попытка казачества устроить свою жизнь на исконных казачьих началах, жестоко подавляется вооруженной силой разного пришлого полоумного сброда.
Они видели, как советская власть постепенно их обезличивает, насилует казачьи обычаи и глумится над его традициями, освещенными веками. Казаки чувствовали, как их во всем урезывают; их оружием вооружают иногородних мигрантов, наделяют последних одинаковыми правами с казаками и, мало того, делают иногородних равноправными даже в станичном достоянии. Не могло скрыться от казаков и то, что с первых дней господства красных на Дону, во все стороны тянулись длинные обозы и поезда с увозимым награбленным казачьим добром.
Не могли спокойно выносить казаки и надругательства над верой православной, излома вековых казачьих обычаев, кровавой расправы солдатских банд. Мрачные ходили они по станицам, особенно там, где правили наглые комиссары, насосавшиеся казачьей крови и советы из чужих, пришлых людей "без царя в голове".
Казаки стали чаще собираться у офицеров, скрывавшихся по станицам, внимательно слушали их трезвые, разумные речи о создавшемся на Дону неприглядном положении. Искусственная пропасть, созданная оголтелой большевистской пропагандой между стариками и фронтовиками, а также между офицерами и казачьей массой, стала постепенно уменьшаться. Офицеры в станицах делались предметом особого уважения и казаки начинали с надеждой смотреть на них, сознавая, что в назревавшей борьбе с большевиками они сыграют главную роль.
Видно было, что революционный угар рассеивается. В казачестве росло единение, а вместе с ним недовольство новой властью. Запахло жареным. Рабоче-крестьянская власть уже ясно сознавала шаткость своего положения в Донской области. Ненависть к большевикам особенно возросла, когда "Областной съезд советов" г. Ростова вынес среди прочих постановлений и решение о "национализации" всей области. Казаков на этом съезде почти не было. Когда решение "Съезда" стало известным на местах, оно всюду вызвало огромную бурю протеста. Если в городах и на железных дорогах большевики еще крепко держались, то иное положение было в центре области.