И ваш отец тратил столько на
Нет, отец не тратил ничего. Брать деньги с него неразумно шанс прикоснуться к светилу выпадает лишь однажды. Видишь ли, онна-бугэйся протянул Тенгоку-но-Цуки, понизив голос, чтобы их случайно не услышали Отец отдал ей больше, чем она смогла бы заработать за всю жизнь. Он подарил ей бессмертие. Её крови не осталось на свете, и имя, столь чтимое при жизни, забылось в пыльных архивах. Отец не помнит лица её и имени. Она для него лишь одна из сотен, кого он видел за тысячу лет. Но я помню, что у неё были красные перья, и во мне половина её крови. Правда, сдаётся мне, кровь давно выветрилась, но цвет остался.
Янаги сжала губы. Что-то разрывало её надвое. Она не могла сдержать восторженного вздоха от мысли, что бог живой бог страны Тенгоку! доверяет ей то, что знают единицы, если знают вообще. Но было теперь что-то отторгающее в его жестах. Словно кровь падшей женщины давала о себе знать. Слишком плавные, слишком неживые. Будто бог выставлял себя на потеху публике, но за всем этим крылась тщательно выделанная ложь. Как та краснопёрая ойран, которой рукоплескали приезжие даймё и которую сын Императора выбрал, наверное, лишь оттого, что всё видевшего бога она отвращала меньше других.
Самурай не войдёт в квартал красных фонарей. Это измарать себя. Разве можно быть запятнанным богу? Разве позволено солнцу иметь пятна от той, кто до него касалась ещё сотен любовников?
У вашего отца разве не было жены, которая подарила бы ему сына? спросила Янаги. Верной супруги, что чтила бы его, как самурай господина, и всегда хранила его очаг?
Чтобы поддерживать очаг есть слуги и повара. Они готовят лучше, чем любая жена, ведь даже женщинам-поварам нужно отдыхать Тенгоку-но-Цуки холодно усмехнулся. Почтение забавная вещь, но быстро наскучивает. Почтения нам с отцом хватает. Да и супруга какой прок в её верности, если она живёт для того, кто через сотню-другую лет не вспомнит её имени? Да и если она понесёт дитя, то какой в этом прок? Мать моего отца умерла от старости, когда он сам был, по вашей мерке, мальчиком лет десяти. И её увядание не принесло отцу ничего, кроме скорби и страданий в том возрасте, когда детям страдания особенно вредны.
Янаги закрыла глаза. Голова шла кругом. Действительно что он мог взять от женщины, которая одряхлеет быстрее, чем бог возмужает? Разве не должна кровь богов смывать кровь катайханэ так, что и следа от неё не остаётся?..
Грянул гонг.
Тысяча ударов гулких и высоких, громовых и шелестящих пронеслась над столицей. Удары шли друг за другом, словно очередная башня стучала тогда, когда услышит звон предыдущей. Янаги вздрогнула. Короткая передышка и вновь удар, столь громкий, что даже шум столицы затих на мгновение. Тенгоку-но-Цуки приподнялся в седле и оглянулся по сторонам. Онна-бугэйся рассеянно огляделась, ища, кого бы спросить. Столичные жители ей не нравились даже самураи здесь слабы и изнежены. Будто в столице платили за роскошь и блеск не деньгами, а силой и честью.
Что это было? отчётливо спросил Тенгоку-но-Цуки.
Так ночь наступила, красавица! ответил какой-то господин, что с рикшей застрял на краю дороги. Раз уж Император день не начинает, то выходим из положения, как можем. Один удар день, два ночь.
Хорошая мера, ответила какая-то женщина из повозки. Давно пора! Удары не опаздывают, а если и опаздывают то не на час или два. Что за дело? Написано, что в сутках двадцать четыре часа, а Император то рассвет задержит, то закат проспит!..
Представьте себе, у Императора бывают дела важнее закатов! едко отозвался Тенгоку-но-Цуки.
Важнее, чем время всей страны? Ну увольте, что это за Император такой может и к лучшему, что северяне взяли всё в свои руки!
Повозка женщины двинулась с места раньше, чем Янаги успела возмутиться. Тенгоку-но-Цуки холодно посмотрел ей вслед. Такое непочтение к господину оскорбление для любого самурая. Но Янаги даже не пыталась представить, насколько больно слышать подобные речи про своего отца.
Вы запомнили, как она выглядела? вкрадчиво спросил Тенгоку-но-Цуки.
Оранжевые перья, на карете цапли, ответила Янаги.
Плохо так мы её никогда не узнаем, бог улыбнулся уголком губ. Повезло ей. Если я когда-нибудь найду её вырву ей язык.
Дорога упёрлась в перекрестье улиц, где каждая сторона занята простенькими, явно казёнными лавками. Обычно за ними стояли торговцы из префектур. Здесь продавали металлическую утварь и механизмы с севера, южный бамбук и шелка, зерно, рис, самые невообразимые овощи и фрукты со всех концов Тенгоку Проще сказать, что не продают на столичном рынке, чем перечислять все товары. Но сейчас здесь пусто. Прилавки закрыты циновками и ставнями. Главную улицу пересекала другая, лишь немногим уже, и от неё расходились тысячи улочек и переулков. Бесконечный поток всадников и погонщиков разбился о рыночный квартал, как водопад о скалу, и разошёлся во все стороны, кроме самой заметной. Главная улица продолжалась через всю столицу и упиралась в ворота белого замка, и к ним никто подходить не смел.
Многие дома в торговом квартале имели башни. Обычно в таких располагались квартиры для богачей и гостиницы состоятельные торговцы из префектур предпочитали селиться поближе к своим товарам. В узких улицах множество постоянных лавок и магазинчиков. Здесь торговали местные, которым нет нужды возвращаться на другой край страны за товаром. Есть и банки, и ростовщики, и чиновничьи управления, и святилища множества богов. Янаги с отцом иногда гуляла вдоль пёстрых столичных лавок, но внутри никогда не бывала. Отец считал, что там делать нечего, а она не спорила.
Сколько у нас? спросил Тенгоку-но-Цуки.
Мало. Меньше, чем желает столица даже на неделю.
Плохо, Тенгоку-но-Цуки нахмурился. Вы думаете, квартал красных фонарей это унижение? Искать гостиницу, не имея за душой ни гроша вот унижение!
Многие ваши подданные так всю жизнь живут, Янаги пожала плечами.
При всём уважении к подданным Императора, Тенгоку-но-Цуки выразительно поправил платок на голове. Я не они, и я так жить не должен. Не того для меня хотел прадед сворачиваем. Советчик из меня такой себе, признаю, но если я хоть что-то помню из налоговых отчётов меньше всего взимают с окраинных гостиниц, значит, и много брать им нет смысла.
Всегда можно спросить у катайханэ.
Это будут зазывалы и подсадные, Тенгоку-но-Цуки сделал неопределённый жест рукой. Будь я хозяином гостиницы, я бы заплатил какому-нибудь торговцу за рекламу. Верить катайханэ на улицах бессмысленно все они куплены кем-то.
Вы как будто не осуждаете их.
Разве я могу? Законы, по которым живут купцы и дельцы, приняли мои дед и отец, и я вкушаю труды моей же семьи. У вас нет каких-то предпочтений?
Нет, мы с отцом никогда на гостиницы не смотрели, Янаги покачала головой. Сами решайте.
Да решишь тут всё одно. Давайте на север.
Тенгоку-но-Цуки повернул тяжеловоза направо и нырнул в узкую улочку. Янаги последовала за ним. Стало намного свободнее. Даже гул голосов, бьющий в уши от самых ворот, немного стих. На ночь, как до мятежа, магазины и лавки тушили огни, но гирлянды фонарей освещали вывески банков, бань, юридических контор и всего, что может понадобиться гостю столицы. У некоторых стен стояли скамьи и плетёные кресла, где дремали катайханэ. За красными решётками прятались садики и дворики с повозками рикш.
Эй! Добрые госпожи! окликнул мужской голос. Прошу минутку, больше не надо!
Янаги остановила коня и повернула голову. На левой стороне улицы, под вывеской гостиницы с небольшой башенкой, сидел мужчина в широкой плетёной шляпе. Он немного приподнял её, и свет фонарей упал на его лицо гладкое и слишком молодое для глубокого голоса. Янаги бросила косой взгляд на Тенгоку-но-Цуки. Он тоже остановился, но рассматривал дом на другой стороне улицы.
Вы же онна-бугэйся, да? Ну конечно, зачем ещё вам меч, нагинтана и нодати в придачу мужчина рассмеялся сам себе. У вас же нет всех этих предрассудков по поводу нечистого места?