Удивлённый вне всякой меры, я сложил два выбранных трактата на свободную кафедру и отправился дальше изучать Архив. Выбрал ещё четыре книги «по драконам», напротив каждой неизменно стояла загадочная пометка. Отправился на их поиски.
Вернулся ни с чем.
Трижды или четырежды я сверялся с Архивом. Каждый раз просматривал помеченную полку от и до. Всё впустую! Драконьи книги оказались изъяты
Сказать, что тем я был до крайности раздосадован не сказать вообще ничего. Но разочарование не мой союзник сегодня! Я закусил губу и принялся штудировать Архив, преисполненный решимостью отыскать хотя бы одну драконью книгу, если таковая ещё хоть где-то оставалась. И вскорести мне повезло. Видать, поверья на этот счёт не врали: Гелиадр в действительности воздаёт за усердие лишь тем, кто презрел всякие сомненья!
Книга нашлась. Некий толстенный фолиант с пометкой «У», выведенной в Архиве венценосным росчерком. «Утерян сперва подумал я. Или, быть может Уникален?».
Оказалось второе. Фолиант этот обнаружился на верхнем этаже антресоли, и, чего уж греха таить, выглядел он воистину уникально.
Книга нет, скорее настоящая реликвия! хранилась за закрытой витриной, позволяя только смотреть и воздыхать, но ни в коем случае не трогать. Литое стекло толщиной с палец отделяло меня от заветного приза, а замочная скважина походила на ухмылку шута. Настолько издевательскую, что первой же моей мыслью было: разбить!
Но, разумеется, поступать так я не стал, в жизни бы не решился на подобное.
Однако и сдаваться я тоже не желал! Поднял повыше лампу и принялся глядеть по сторонам в надежде, что, быть может, заветный ключик окажется где-то неподалёку. Хотя умом-то понимал, что ни в жизнь такой удаче не бывать! Кто́ в здравом рассудке оставит ключ от столь ценного раритета рядом с местом, где тот храниться? Ключу этому лежать бы сейчас в личных покоях самого губернатора, под его подушкой, в руке, а то и вовсе в
Свет лампы вдруг выхватил из темноты очерки небольшой тумбы, и, скользнув по её краям, сверкнул лучистым отблеском мне прямо в глаза. Я обомлел.
Ключ. И вправду всамделишный ключ! Медный, или, скорее, из полированной бронзы. Лежал на чуть запылённой поверхности одиноко и сиротливо, словно только и дожидаясь, когда его заметят. И хотя нечего было и надеяться, что этот тот самый ключик, который мне нужен, я, почти неосознанно, тотчас же потянулся к нему.
Однако руку свою остановил на половине пути. Ведь, если я возьму его, и, если он в действительности подойдёт к этой витрине, разве не окажется всё это воровством? Наверняка. Ну а народная молва на этот счёт гласила предельно ясно: ни одно подобное злодеяние никогда не остаётся безнаказанным! Вор худший из преступников
Так я и застыл с протянутой рукой, будто пригоршню мрака решил ухватить.
Однако уже в следующий миг опомнился, собрался с духом и без тени смущения сгрёб-таки злосчастный ключик с тумбы.
«Чушь! подумал я про себя. Никакое это не воровство, ведь я не собираюсь ничего красть! Просто прочту пару-тройку страниц, после чего верну эту книжицу на её законное место в целостности и сохранности. Никто и никогда даже не узнает!».
Ступая теперь аккуратно, как если бы с ключом в руках мои шаги сделались стократ тяжелее прежнего, я приблизился к витрине и отпер её без всякого труда. Ничуть этому даже не удивился. И вот он заветный фолиант! Оплетённый в толстую кожу, украшенный стальными уголками, посеребрённый, покоящийся в обтянутой бархатом нише даже просто касаться этой книги уже казалось огромной честью!
Витиеватой росписью на переплёте красовалось название: «Draconi dracrin»; сноска в Архиве гласила, что означало это: «Драконья династия».
Хорошее название. Сильное. Как и сама книга.
Довольный собой, я со всем почтением извлек фолиант из его ложа, прикрыл витрину, а ключик положил на прежнее место. Возвратился к кафедре, взмокшими пальцами перелистнул первые несколько страниц и с содроганием сердца погрузился в чтение. И в тот же миг время для меня перестало существовать.
Остался только тёплый шелест страниц, да пляшущие в свете лампадки тени.
Драконья династия присвоила и подчинила себе всё моё внимание без остатка. И даже чуточку более того. О рукописях по Чаанду я даже и не вспомнил.
Однако сама эта книга оказалась куда сложнее, чем можно было себе вообразить. Хоть и написанная смертною рукой, она играла на струнах души будто бы епископ в час богослужения. Её, без преувеличения, сложно было читать. Почти что больно! Всё равно что обрывать куст малины, раня при этом руки в кровь. Только вместо рук терзало разум.
Но просто так взять и оторваться мне тоже оказалось не под силу! Саинциальные письмена, выведенные чернилами глубокого синего и, иногда, пурпурного цвета сами по себе приманивали и приковывали взгляд. Книга была толстенной, но каждая её страницы была украшена так кропотливо, так скрупулёзно и бережно, что с них подобно дыханию живого на тебя веяло тяжестью и мудростью минувших веков. До того дурманяще пахли эти древние страницы! Прежде чем приняться за чтение, я позволил себе прикоснуться к ним, провести пальцами по орнаменту, по выведенным буквам, рисункам. Даже ощутить шероховатое прикосновение, оценить, как излитая на бумагу мысль причудливо тает аки лёд и сливается с завитками рукописного текста, казалось неимоверным счастьем. В эти причудливые измышления я погрузился целиком, да и как мне было не погрузиться, раз уж столь удивительным, столь страстным языком всё было тут описано? Я водил глазами по строкам, читал и перечитывал, а затем перечитывал снова, и, даже осознавая, что всё читаемое исчезает из моего разума тотчас же, я не мог не смел! оторваться, настолько сильно меня захватывали смыслы, которых я даже не понимал. Дыхание моё срывалось, дрожали руки, слезами наполнялись глаза, но я всё продолжал и продолжал. Сквозь это непонимание приходилось прорываться, и чем дальше тем сложнее. «Однако, всё же они смертны, срывающимся голосом читал я, даром что их последний смертный час несёт нечто большее, нежели простую погибель». И тут же гравюра, вторившая тексту: абрис дракона, что плясал и извивался в языках пламени, хотя и являлся лишь рисунком, выполненным тушью. Но что же это могло значить?! Мне и так пришлось повторить про себя этот отрывок трижды, а взгляд мой и указующий палец уже сами собой устремились без моего ведома дальше. А я не в силах оказался удержать. Перелистнул страницу, хотя не желал этого. Поранил пальцы об острые края. Бумага окрасилась в алый. А кисти рук, что опустились на мои плечи, сжались сильнее. До боли. Но я всё продолжал, всё читал. Им нет и не может быть равных Феникс появится и угаснет вновь Однако равного можно воссоздать из той же глины. Никаких разъяснений. Ничего же неясно! Голова у меня пошла кругом, свет лампадки отныне только ранил взор. Усилием воли я попытался отвести глаза, дать себе хотя бы краткую передышку, но не сумел. Строки и символы заплясали перед глазами как обезумевшие. Словно бы какой недуг поразил мой рассудок! Новая страница пальцы сами листнули. Бумага вкусила каплю красного; не последнюю, если так и буду продолжать. Я уже не видел никакого текста в этом древнем фолианте, не слышал собственных мыслей, если таковые и были. Слышал только гул, ощущал лишь его всем своим нутром, и чтобы хоть немного его утолить, усмирить, заглушить, необходимо было читать дальше. Но я уже не мог, не смел. Глаза пылали, словно бы смотрел я прямо на солнце. Всё нутро переворачивалось. Читай. Нет, было ответ. Читай! Не буду! Читай!
Н-нет, я сказал!!! выкрикнул я в голос, вконец позабыв о том, где нахожусь.
Боль вспыхнула у меня во лбу, что аж искры из глаз посыпались! Я пошатнулся, схватился за кафедру, чтоб не повалиться на пол; едва не опрокинул масляную лампу со стойки, но на собственных ногах всё же удержался, и взор свой наконец-таки сумел отвесть в сторону.
Так я и застыл, ошарашенный, со сбившимся дыханием, колотящимся сердцем и с зажмуренными до боли в веках глазами, с которых и я слышал это так же ясно, как и собственные мысли, на пол градинками падали слёзы. Кап кап кап