Почему?
Потому что одно дело за бабьей надобностью на мужика прыгать, а другоеза удовольствием. Да и тебе не замуж меня сватать.
А пойдешь?
Варя, помолчав, ответила:
Не. Мой благоверныйон неплохой. Счетовод в конторе. Пьет только, зараза. Сюда меня отправил, радовался. Дома то я ему «даю жизни». А тут гуляйвопить можно три недели.
Она рассмеялась.
Ты хороший парень, Андрей, я тебя вспоминать буду.
Варь, телефон хоть не выбрасывай.
Ладно.
Мы крепко обнялись, и, прижав к себе, я поставил Варю на подножку вагона. Варя пахла елкой. Поезд поехал, я уцепился за поручень, ругаясь с кем-то в железнодорожной фуражке. А потом я увидел белое лицо Астры. Кусая губы, снегурочка повернулась и исчезла в наступающей темноте.
Конюха и след простыл, когда я подбежал к вокзалу. Надо Астру скорей догна
Товарищ, ОСОАВИАХИМовский лагерь в какой стороне?
Черная «эмка», сбрызнутая первыми каплями лунного света, стояла на травяном бугорке, и из открытого окна смотрела голова в парусиновой кепке.
До лагеря говорюдалеко?
До лагеря? А, нет, тут рядом.
С другой стороны хлопнула дверь.
Вы, надо полагать, тамошний инструктор? спросил бесцветный, как будто знакомый гражданин, разглядывая белые стрелы моих петлиц.
Я не тамошний, я тутошний.
Ну, садись, тутошний, дорогу показывай.
«Эмку» затрясло на ухабах и, всматриваясь в сгущающуюся темноту, я думал о том, что запутался вкрай. Ну, действительно, сплю с Варей, люблю Астру, на Ольге собирался жениться. Еще и Ветку чуть не того. Аферист какой-то. Словно бобик сорвался с привязи и давай Завязываю! Все равно не понять мне женщин.
подходящие собрались?
Простите, что?
Сидевший рядом с водителем «бесцветный» хмыкнул и повторил вопрос:
Ребята у вас подходящие собрались?
Где у нас?
Ну, в лагере Хорошо обучаете граждан владению оружием?
Да, неплохой коллектив.
«Бесцветный» (снова, наверное, какой-то проверяющий) и на этот раз хмыкнул:
Например?
Например, Яша Левитин. Кроме стрелкового дела он еще бегом занимается, и вообще, разнообразный спортсмен. Боровиков занял в том году четвертое место в Москве.
А Саблин, как тебе?
И Саблин хорош.
Здоровяк, сидевший возле меня, улыбнулся.
Давно его знаешь?
Ага, двадцать пять лет.
Ты, что ли?
Угадал.
Ну, значит, на ловца и зверь бежит, Коля, разворачивайся.
Шофер стал кружить на узком участке между лесом и пологой обочиной. Через окно машины я увидел одинокую фигуру Астры и схватился за ручку двери. Кто-то крикнул:
Сидеть!
Пошел на
Не до церемоний было в данную минуту с ОСОАВИАХИМовскими чинушами. Я рванулся из цепких объятий, заорав:
В проводники другого сыщешь, понял?! Отпускай!
«Бесцветный» внимательно посмотрел на меня и прищурился:
А мне ты нужен. Саблин Андрей, он же Кочерга, шкет из банды хулигана Матвеева.
Он достал трубку, и я сразу вспомнил его, комсомольца по кличке Граф, КОПовца завода Михельсона, из далекого двадцать третьего года.
Щелкнула какая-то рудиментарная извилина в мозгу, и на языке беспризорного детства я брякнул помимо воли:
Ксиву покаж!
«Граф» взмахнул рукой, из гимнастерки красной птичкой вылетело удостоверение, которое, хлопнув ледериновыми крылышками, показало мне его фотографическую рожу. А рядомроссыпь букв тяжелого калибра: Народный Комиссариат Государственной Безопасности СССР.
Глава 7Госпиталь им. Осипова. Грюнберг
Все вокруг было завешено белым. Белым и чистым, вызывающим в памяти картинки с крахмальными простынями и запахом глаженых наволочек. Значит, вчера была суббота, постирочный день, и сейчас мама гладит высохшее за ночь белье. Только вот запах В нашей квартире соседка Нина, детский врач, иногда приносила его с работы.
Я заворочался, пытаясь угадать, кто возится у низкой тумбочки около двери, и на шум обернулась сестричка в белой повязке. В руках она держала ампулу, которую сразу же уронила, завидев мои шевеления.
Тетя Катя! Тетя Катя! Больной очнулся!
Девушка убежала и привела тетю Катю. Ею почему-то оказался высокий чернявый мужик лет сорока.
Лев Борисович, я раствор готовила, как всегда десятипроцентный, щебетала белая птичка, заглядывая снизу в лицо врачу. А онбац! И на меня смотрит.
Доктор посветил мне в глаз блестящей штуковиной, а потом стал расплываться и исчез, оставив после себя один лишь голос.
Трижды в день колоть. И капельницу
Поправлялся я быстро. Вставать, правда, не разрешали, но можно было слушать радио, читать и разговаривать с персоналом. Вскоре пожаловал доктор Лев Борисович, оказавшийся начмедом госпиталя.
Здравствуйте, больной. Как самочувствие?
Ничего вроде, только голова гудит.
Тогда будем знакомиться. Кандидат медицины Грюнберг.
Командир Красной Армии Саблин.
Очень замечательно. Жалобы есть?
Есть. Перестаньте колоть всякую дрянь, у меня от нее скоро зеленые черти будут на голове плясать. И еще я пить хочу все время.
Лев этот так и вцепился, будто снимая взглядом кожу слой за слоем. Надо, пожалуй, говорить осторожней. Доктор-то он доктор, да вот каких наук? Если тех, что копаются в мозгах у «квартирантов Фореля», то не помешает промолчать иной раз.
Нехорошо как-то, знаете, товарищ доктор. Лучше морфий тыкайте.
Зачем? У вас зависимость?
Нет у меня зависимости. Я ведь не первый раз на койке валяюсь и знаю, для чего такие бомбы вкалывают. У меня что, ожог? Или множественные осколочные?
У вас, дружище, острый сердечный приступ и ничего более.
Интересно. Никогда на «мотор» не жаловался.
Ну х Когда-нибудь все в первый раз Вы сами-то, как себя ощущаете? Не потерялись во времени и пространстве?
Да нормально. Только
Только, что?
А палата сия не в пример обычным госпитальным. Там сиделку дозовись еще, а у этих торчит рядом, как дежурный «на тумбочке». Нет, здесь что-то не то, надо запускать «дурня», тем более, что Грюнберг всё время выспрашивает о моих приятелях изподвала.
Понимаете, в той заварухе темень была кругом и устали все. Я лично уже мало чего соображалтри дня почти без сна. Тут еще молнии эти Кругом все бегают, как идиоты, стрельба, суматоха. Взорвал, как приказывали, и сознание вон.
Я сгрузил эту чушь на Грюнберга, а он ничего, слушает. Правда, показался мне в его глазах огонек надежды на что-то. Показался и стал таять. Лев прослушал версию до конца и сказал удручающе весело:
Ну, вот и славно. Лежите, набирайте здоровья и сил, а если что припомните еще, прошу звать без стеснения.
Я бы, если честно, и не вспоминал ничего.
Доктор обнадеживающе похлопал мою руку.
И правильно. Мне самому такое былоустал так, что рук не видно. Резал прямо на себе, потом хлоп, и уже на топчане в палатке. Оказывается, унесли. Заснул с ланцетом в руках.
Он еще раз утешил:
А вас мы быстренько подновим. Процедурки, режим, питание. Через неделю хоть в кино, хоть на выставку!
Утром следующего дня санитары вкатили в комнату сверкающий никелем шкаф. Его поставили возле кровати и сонный техник, щелкнув кнопками, безлико доложил кому-то невидимому: «все готово», вытер суконкой приборное стекло и устроился рядом на стульчике налаживать рулоны бумаги. Медсестра, не та, что обычно, а другая, захлопотала возле меня, прикрепляя, где только можно, синие проводки. Она ласково уговаривала то «поднять ножку», то «опустить ручку», то немножко потерпеть, потому что будет «немножко холодно». Весьма походила эта мадам на хозяйку, задумавшую отравить беременную кошку. Наконец молодуха убралась, невзначай зацепив меня грудями по животу.
Я лежал опутанный проводками, будто гусеница в коконе. Что теперь будут делать? Электротерапия, что ли? А если не рассчитают или пойдет что не так? Контора-то явно режимная: не скормили в подземелье крысам, так здесь добьют электричествомспишут как непредвиденные потери, и пропал безвестно. Ни письма отправить, ни лица родного увидать. Впрочем, лицо появилось. Хоть и знакомое, но вовсе не родное.