Хорошо, вымолвил он, подумав несколько мгновений, пока в тишине мертвые высказывали ему свое мнение. «,Хорошо, говорит Мы голодны, брат Ты позволишь нам утолить жажду?»
Да, ответил он, поглаживая черепа братьев. Да.
Всегда лучше прийти к согласию.
Выпускай своры, Игори, махнул рукой Арриан. Двенадцатый миллениал тут уже загостился.
Он скрестил руки в предвкушении; его мертвые братья радостно зашептались.
Пора выходить на охоту.
Фабий Байл умер.
Впрочем, не в первый раз и, скорее всего, не в последний, поскольку такова была его участь во Вселенной. Он не рассматривал смерть как конечную точку, ему она представлялась всего лишь периодом вынужденного отдыха, спокойного бездействия, когда разум уходил сам в себя, словно моллюск, прячущийся в раковине. В свободное время, которое появлялось у него, когда он погибал, Фабий обследовал громадные кладовые знаний внутри себя. В такого рода досуге он находил какое-то подобие утешения.
Но за этим чувством скрывались уверенность и понимание того, что Вселенная продолжит существовать без него. Что разворачивающиеся события будут циклически повторяться по непредсказуемому сценарию, вероятно, подвергая опасности эпохальные трудывсе то, что требовало твердой руки и здравого рассудка. И в этом тоже заключалась природа Вселенной. Равновесие не могло длиться бесконечно. До анархии в будущем, неизбежной и неотвратимой, оставалось всего мгновение. Только благодаря его усердию этот катастрофический миг можно было отсрочить. По крайней мере, так он убеждал себя в минуты потворства своему эго.
По правде, он знал, что способен удерживать наплыв энтропии не более, чем корольморские волны . Все распадалось. Переменывот единственная постоянная в непостоянной Вселенной. Пламя, что пожирает все сущее, оставляя только пепел. Однако после всякого пожара жизнь снова прорастала. Существовавшее однажды появлялось снова, но уже в более сильной и крепкой форме, чтобы лучше противостоять извечному космическому огню.
В числе прочих эти несомненные факты утешали Фабия, пока он пребывал в серой полосе между жизнью и смертью. Онили, вернее, его разум (та его часть, что по-прежнему находилась в сознании, несмотря на прекращение биологических функций) странствовал по коридорам из камня и теней, где ощущал касание молнии и слышал вонь мокрой собачьей шерсти. То были старые воспоминания, старше него самого, погребенные в чернейших глубинах его души. Оттуда до него доносились обрывки песен и отголоски слов: непонятные, приглушенные ходом времени.
Блуждая по закоулкам своего разума, Байл все спрашивал себя: как же он умер на сей раз? Он полагал, что смерть была не насильственной. Подобного рода гибель неизменно оставляла характерный следкрасные клубы в серой дымке. Нет, сейчас, видимо, его тело просто сдалось. В последние годы такое случалось все чаще: изнутри Фабия пожирала зловредная чума, справиться с которой было не по силам даже ему. Червоточинка на сердце вечности, выворачивавшая его наизнанку.
Некогда болезнь занимала все его помыслы. Она таилась в самом геносемени Детей Императора, незримо развивалась, пока не начала пожирать их. Лишь благодаря его усилиям удалось предотвратить вымирание III легиона в ранние дни Великого крестового похода.
Тем не менее численность их сократилась почти до двухсот солдат. А затем пришел Фулгрим, принесший с собой свежий, ничем не запятнанный генный материал. Точнее, так считалось на тот момент. Хворь эта, однако, была столь же непобедимой, как и воины, которых она поражала. Она крепла, распространяясь среди рекрутов подобно опустошительному лесному пожару, несмотря на все его попытки остановить ее. Думая о тех временах, он внезапно почувствовал такую усталость, словно на его мысли накинули увесистые цепи. То была его перваяи самая тяжелаянеудача. Эхо ее до сих пор преследовало его.
Насколько Фабий знал, он был единственным, кто еще сопротивлялся недугу. Причина, вероятно, крылась в том, что он был последним из своего легиона, кого не коснулся варп. Проклятый из-за собственной чистоты. Какая жестокая ирония! Но, в конце концов, иной Вселенная и не знала. Он горько рассмеялся, и хохот породил необычные отзвуки в этом мрачном месте, сотканном из снов и кошмаров.
Отголоски его смеха растянулись, соединяя настоящее и прошлое, и он решил последовать за ними через рудники памяти. Мимо него проносились призраки с размытыми лицамите, кого он когда-то знал, но о ком с каждым прошедшим столетием, с каждой смертью и перерождением забывал чуточку больше. Кто бы что ни говорил, но способности мозга все-таки не безграничны. Вскоре, возможно, Фабий даже не вспомнит это сумеречное царство.
Он замер и коснулся головы. Та раскалываласьверный признак того, что время его пребывания здесь подходило к концу. Поразительно, но даже тут боль проясняла мысли. Потирая виски, он уловил среди сонма духов очерк знакомого лицане размытого, столь же ясного и живого, как и в тот день, когда он впервые увидел его. Лицо старика. Человека, который никогда не был молодым.
Байл никак не мог вспомнить его имя. Хотя, вполне возможно, имени у старика и не было. В низших генетических кастах такое часто встречалось. Они утешали себя бессмысленными обозначениями из разных цифр и букв, которые мало что значили за пределами их колыбели. Фабию почему-то казалось, что старик служил в его семье коновалом, хотя они и не держали лошадей. Сутулый и худощавый, он все же обладал внушительной силой. Старик напоминал сухое твердое дерево: лицодупло, жидкие седые волосы, ниспадавшие на сутулые плечи, клубы тумана, ползущие по стволу. Но удивительнее всего были его руки. Искусственные, непривычные, древние. Щелкающие и похожие на паучьи лапы. Тонкие и пугающие своей зловещей грацией. Подлинный триумф биомеханики.
С их помощью старик создавал удивительные вещи: серебристые сферы, которые мерно гудели, выписывая в воздухе замысловатые узоры; деревянных заводных болванчиков, дравшихся друг с другом по мановению кибернетического пальца их творца. Но самыми чудесными из всех были его химеры. Чаще всего на глаза попадались покрытые чешуей фелиниды со скорпионьими хвостами и прямоходящие псоглавцы, разодетые в сшитые на заказ платья. Но были и другиекаждый чудовищнее и прекраснее предыдущего.
Старик поведал ему так много об искусстве обращения с плотью и ножом. Научил сшивать мышцы и менять форму костей просто ради удовольствия от самого акта созидания. Рассказал, как притуплять боль и усиливать наслаждение ею, чтобы подопечные не дергались излишне на операционном столе. Воспоминания текли бурной рекой, чистой и блестящей, прямо как хирургические инструменты.
Благодаря этим урокам Фабий выдрессировал подопытных белых мышей плясать и драться на потеху его родителям. Наряженные в крошечные костюмы, они воспроизводили сцены кровавых схваток великих домов Европы; миниатюрные клинки стукались в хорошо подобранном ритме, в точности как учил Фабий. Когда одна мышка пускала кровь другой, раненая с визгом и обнаженными зубами кидалась на виновницу. Наблюдая, как его творения раздирают друг друга со звериной яростью, Байл чувствовал, что его охватывают разочарование и грусть. Как бы громко он ни звал и как бы ни воздействовал на вживленные им чипы покорности, они все равно не слушались его. И потому умирали. Снова и снова. Безутешный, порой он проливал по ним горькие слезы, когда оставался наедине с собой. Только старик осмеливался на подобные жуткие опыты. Хотя чего еще было ожидать от существа столь низкого происхождения?
Знаешь, почему ты потерпел неудачу, парень? Скрипучий голос звучал так, словно палкой провели по спекшейся от засухи земле; шишковатый палец ткнул в трупик в кружевной шелковой манжетке. Животная натура. Упорная животная натура. Она всегда возвращается. Сколько бы плоти ты ни срезал или как бы ее ни модифицировал, нельзя изменить душу. Старик сжал кибернетическую руку, и из ее суставов вылетели искры. Металлический перст больно вонзился ему в грудь. Так что, в конечном итоге, важна лишь душа.
Мальчик, которым когда-то был Фабий, кивнул; даже в столь юном возрасте он видел мудрость в словах наставника. То был хороший урок. И, как выяснилось, последний. На другой день Фабий покинул родную обитель, чтобы присоединиться к крестовому походу детей, следующему в земли не то чтобы самые святые, но те, где собирали десятину плотью. В новую жизнь. В те края, что впоследствии станут ассоциироваться с III легионом. Туда, где уроки старика весьма пригодились.