Она рыдала, не переставая, и на душе у меня скреблись кошки. Я быстро натянул серенькие домотканые штаны, набросил на плечи светлую льняную рубашку и сунул ноги в кожаные башмаки, стараясь не шуметь. Спешно заправил рубашку, опустил в карман алаиновые листья и положил руку на подрагивающее материнское плечо. Хотел было сказать что-то на прощание, но тут мать сдавленно проговорила:
Иди.
3
И я пошел. Пошел, почти побежал от нее, как от чудовища, способного убить меня один взмахом лапы. Под скрип половиц, под затихающий плач. Но как же мне хотелось вернуться! Вновь прижаться к ней.
На пороге, приоткрыв дверь, я не выдержал и прокричал:
Я вернусь, я обязательно вернусь, МАМА!
Меня до боли схватили за плечи и выдернули из дома, словно соленую рыбу из бочки. Сын кузнеца, круглолицый и рыжебородый, занес свою ладонь-лопату над моей головой, и я пригнулся, ожидая удара.
Замар.Староста осуждающе глянул на него, и тот опустил руку.
Исат смотрел себе под ноги, словно изучал собственные огромные темные башмаки, на которые небрежно падали синие штаны, испачканные мукой.
Староста распахнул калитку, и в сопровождении Замара с Исатом я вышел на дорогу, где меня дожидались остальные дети. Все старались держаться поближе друг к дружкеточно испуганные птенчики, оставленные матерью.
Молчали, переглядываясь меж собой.
Наш дом стоял ближе других к Горестной поляне, и, предполагал я, вряд ли стоило ждать пополнения. Похоже, тут собрались все дети. Две девчонки и двое мальчишек, включая меня. От кого-то из них заметно несло пивом, кто-то не выпускал из руки амулети каждый из детей источал резкий кисло-сладкий запах. Все старались обезопасить себя хоть чем-то.
В прошлый год я подарил Лиле падающую звезду (сам нырял за ней на дно озеро), но она не помогла ей. Хотя считалось, что редкий камень, похожий на кусочек серебра, имеет большую силу. Он и впрямь казался волшебным: светился в ночи, как огонек, а днем, в солнечном свете,наоборот, как маленькая звездочка. Именно его Лиля повесила на шею, перед тем как отправиться на Горестную поляну. Я хорошо запомнил, как она крепко сжимала его в кулачке и ни на секунду не выпускала. С тех пор я перестал верить во всю эту чепуху.
Идем, сказал староста тихо.И да помогут нам небожители, и да простят нас потомки,тяжко вздохнул он.
И мы медленно двинулись по пыльной дороге, которая извивалась, как змея.
***
Вид Горестной поляны остановил Корта. Он обвел нас сочувствующим взглядом и в который раз задрал свою седую голову, рассматривая не то безоблачное небо, не то жгучее солнце. Лицо старосты блестело капельками пота, руки заметно тряслись, и он редко вынимал их из карманов. Казалось, за время недолгого похода с нами его горб заметно вырос. Исат с Замаром почти сразу ушли далеко вперед, теперь их даже не было видно.
Отдохнем немного,сказал Корт устало.
Он водил детей много раз, но до сих пор не привык к роли мрачного проводника. Он боялся и не скрывал этого страха. Наверное, думал, что все плетущиеся за ним дети одурманены. Если не алаином, то крепким пивом. Ответственность трясла старые руки и поднимала мерзкий горб. Если он, староста, сделает что-то не так
Я не боялся. И не мог найти тому разумного объяснения. Совсем недавно одна мысль о том, что придется идти пыльной дорогой к Горестной поляне, бросала тело в дрожь. Стоило представить мертвяка, как на глаза наворачивались слезы, а ладони леденели, несмотря на жару. Но теперь страх почему-то исчез, его словно вырвали, незаметно и без боли, как наша знахарка вырывает гнилые зубы. Чем дальше я удалялся от дома, тем меньше боялся. Когда мы вышли к Горестной поляне, страх перед Испытанием исчез окончательно. Остался там, в доме, где меня ждала заплаканная и одурманенная алаином мать, остался в мокром от пота покрывале, в скрипучих половицах. Единственное, что тревожилопричина собственной смелости. Алаин я не жевал, пивом меня не поили, на шее не болтались заговоренные, но бесполезные амулеты, а страх ушел, как будто и не было впереди жестокого Испытания.
Я окинул взглядом Горестную поляну: когда-то обходил ее за триста шагов, сейчас даже она меня не пугала. Поляна как поляна, каких много близ села. Густая зелень да разноцветные пятна цветов.
Хочу пить,потребовала Тирна, дочка дровосека.
4
И я,поддержал ее Мэрт, сын плотника.
Дочурка пастуха Сорна молчала с глупым видом.
На них было жалко смотреть. Бездумный взгляд, опущенные руки, медленные ноги. И Тирна, и Сорна, и Мэрт слишком долго жевали выпаренные алаиновые листья, да еще и на такой жаре, и потому не соображали, куда и за кем идут. Им достаточно было слышать знакомый голос, указывающий, что и когда делать. Остались лишь инстинкты. Пить, есть, спать. Так бывает. Сегодня многие сельчане превратились из людей в покорную скотину. Из нашего отряда мыслили здраво только мы со старостой.
Потерпите немного. Попьете в селе,ответил староста и неожиданно обратился ко мне:Анхельм, помни, это твой долг. Будь храбр, мальчик.
Очевидно, я и впрямь слишком сильно выделялся среди детей, если за время похода Корт решил подбодрить только меня. Да все я прекрасно помню: и про долг, и про храбрость, хотел возразить я, но не стал. Опустил, как ровесники, глаза и поплелся за уставшим и седовласым проводником, черпая кожаными башмаками дорожную пыль. Солнце жгло шею, горячий песок шуршал под ногами, грозно гудели оводы и шмели, во рту стояла сухость.
Дорога оборвалась неожиданно. Полшага назад еще лежал песок, а теперь по колено росла густая трава. Ни цветочка, ни травинкии вдруг ровная и душистая полоса зелени.
Момент Испытания был близок: староста остановился и, глянув в небо, заметно ускорил шаг. Дети едва поспевали за проводником. Алаин лишил их мыслей, страха и сил; на назойливую мошкару и злых оводов никто, кроме меня, внимания не обращал. И последнее пугало сильнее грядущего Испытания. Густая трава постоянно хватала за штаны, дергала за платья. Решив не выделяться, я тоже немного отстал от Корта.
За спиной осталось шагов пятьсот поляны, когда староста вновь остановился. Из травы поднялись Замар и Исат. Здесь она росла по пояс и гуще, и оттого разглядеть сидящих в ней сына кузнеца и сына пекаря издали было невозможно. Они ждали старосту, они ждали нас.
Место Испытания немного пахло гарью.
Начинайте,сказал Корт, а сам отошел в сторону.Дети, идите к ним.Он прищурился и уставился вдаль, где непроходимой стеной стоял проклятый лес.
В руках у Замара гремели небольшие замки. Исат позвякивал намотанными на кулак цепями, на которые нас хотели посадить, словно дворовых псов. Никто, впрочем, не сопротивлялся. Не стал сопротивляться и я, вспомнив о своем долге. Даже сейчас, когда вокруг моей ноги туго обмотали цепь и скрепили ее замком, страх не вернулся. Хотя я прекрасно понимал, что теперь сбежать не получится. Никак. Уж Замар-то, сын кузнеца, знал толк и в цепях, и в замках. До последнего момента я считал, что и то и другоевранье. Страшилки, выдуманные сельчанами. Оказалось, нет. Каждого из нас надежно привязали короткой цепью к вбитому в землю колышку, чтобы исключить побег. Я дернул ногой, цепь звякнула, натянулась, но колышек даже не дрогнул. Глубоко вбилине выдернешь.
Четверо детей, столько же цепей, столько же замков.
Правдой оказалась еще одна страшная сказка. Посреди цветущей и душистой поляны темнела мертвая земля. Плешь, скрытая от любопытных взглядов высокой травой. Ищине ищи, не увидишь, пока не наступишь. Сухой, безжизненный клок пачкал башмаки, как зола. Черные и серые пятна беспорядочно, но крепко лежали повсюду. Их почему-то не сбивали следы от ног и цепей, не смывал дождь, не губило время.
Ни травинки. Повсюду благоухают цветы, а здесь Ничего. Дурное место. Колдовское. Но мне по-прежнему не страшно. Наоборот, спокойно. Несмотря на цепь и замок, невзирая на Испытание. Как будто я только и ждал того, чтобы очутиться здесь. Вдохнуть запах гари, увидеть темный, лишенный жизни клочок земли. Наверное, это какое-нибудь волшебство.
Я снял с высокого стебля жирную гусеницу и бросил ее под ноги. Та, нервно извиваясь, быстро-быстро поползла к траве и вскоре скрылась из виду. Только сейчас я заметил, что жуки и мошкара не кружат над нами. Огибают недоброе место.