В этот раз, когда Робинсон взял его на руки, Гэндальф взвизгнул от боли и оскалил зубы, но не укусил. Робинсон отнес его в дом и уложил на подстилку из одеял. Взглянув на свои ладони, он увидел, что они покрыты слоем собачьей шерсти. Он отряхнул их, и шерсть полетела, словно волокна молочая.
С тобой все будет в порядке, сказал он Гэндальфу. Просто расстройство желудка. Наверняка ведь сожрал одного из этих чертовых бурундуков, пока я не видел. Давай лежи, отдыхай. Я уверен, что когда я вернусь, тебе полегчает.
Бензобак «силверадо» был заполнен наполовинуболее чем достаточно, чтобы съездить в Беннингтон и обратно, в общей сложности, шестьдесят миль. Робинсон решил сначала зайти к Тимлину и спросить, не нужно ли ему чего.
Его последний сосед сидел у себя на веранде, в кресле-качалке. Он был бледен, и у него под глазами набухли багровые мешки. Робинсон рассказал Тимлину про Гэндальфа, и тот кивнул.
Я почти всю ночь не спал, бегал в сортир. Видимо, мы с ним подхватили одну и ту же заразу. Он улыбнулся, чтобы показать, что это была шутка хотя совсем не смешная.
Нет, сказал он, в Беннингтоне ему ничего не нужно, но, может быть, Робинсон заглянет к нему на обратном пути.
У меня для тебя кое-что есть, сказал он. Может, оно тебе пригодится.
Дорога до Беннингтона заняла больше времени, чем рассчитывал Робинсон, потому что шоссе было забито брошенными машинами. На стоянку перед «Царством Харлей-Дэвидсон» он приехал ближе к полудню. Витрины были разбиты, все выставочные модели исчезли, но на складах мотоциклы остались. На них стояли противоугонные устройства с крепкими замками.
Робинсона это не огорчило; ему был нужен только аккумулятор. Он присмотрел подходящий «Фэт Боб», на пару лет поновее его собственного, но аккумулятор был с виду точно таким же. Он достал из багажника набор инструментов и проверил аккумулятор «Импульсом» (подарок от дочери на день рождения двухлетней давности). На тестере загорелся зеленый огонек. Робинсон снял аккумулятор, потом прошел в торговый зал и нашел несколько атласов автомобильных дорог. Выбрав самый подробный, он построил маршрут по проселкам и вернулся на озеро к трем часам дня.
По дороге он видел немало мертвых животных, включая огромного лося, лежавшего рядом с бетонными блоками, что служили ступеньками к чьему-то жилому прицепу. На заросшей сорняками лужайке перед прицепом стояла табличка с надписью от руки. Всего три слова: СКОРО НА НЕБЕСА.
На крыльце «Вероники» было пусто, но когда Робинсон постучал в дверь, Тимлин крикнул, чтобы он заходил. Старик сидел в гостиной, обставленной в нарочито простецком стиле, и выглядел еще бледнее, чем утром. В одной руке он держал большую льняную салфетку. На ней краснели пятна крови. На журнальном столике перед Тимлином лежали три вещи: огромная книга «Красота Вермонта», шприц, наполненный желтой жидкостью, и револьвер.
Хорошо, что ты заглянул, сказал Тимлин. Я не хотел уходить, не попрощавшись.
Первое, что пришло в голову Робинсону: «Не спеши уходить», но он понимал всю абсурдность такого ответа, и ему удалось промолчать.
У меня выпало полдюжины зубов, сказал Тимлин, но это не главное достижение. За последние двенадцать часов из меня вышли почти все кишки. Самое жуткое: это почти не больно. Когда я лет двадцать назад страдал геморроем, и то было хуже. Боль еще придетя много читал, и знаю, как все происходит, но я не собираюсь ее дожидаться. Ты нашел аккумулятор, который искал?
Да. Робинсон тяжело опустился в кресло. Господи, Говард Мне так жаль.
А у тебя самого как самочувствие?
Вроде нормально. Хотя это была не совсем правда. У него на руках появилось несколько красных пятен, совсем не похожих на солнечные ожоги, и одно пятнона груди, над правым соском. Они чесались. И еще завтрак вроде не лез наружу, но желудок, похоже, был не особенно этому рад.
Тимлин наклонился вперед и постучал пальцем по шприцу.
Демерол. Я собирался вколоть себе дозу и рассматривать фотографии видов Вермонта, пока не пока не. Но потом передумал. Револьверсамое то, я считаю. А ты бери шприц.
Я еще не готов, сказал Робинсон.
Это не для тебя. Гэндальф заслуживает того, чтобы избавить его от страданий.
Я думаю, может быть, он сожрал дохлого бурундука, слабо возразил Робинсон.
Мы оба знаем, что это такое. И даже если бы он сожрал бурундука, эта падаль настолько пропитана радиацией, что с тем же успехом он мог бы сожрать капсулу с кобальтом. Чудо, что он вообще продержался так долго. Будь благодарен за то время, что вы провели вместе. Такой вот маленький дар судьбы. Собственно, это и есть хорошая собака. Маленький дар судьбы.
Тимлин пристально посмотрел на Робинсона.
Не плачь обо мне. Если будешь плакать, я тоже расплачусь, так что давай-ка без этой хрени. Настоящие мужики не ревут.
Робинсону удалось не расплакаться, хотя, если честно, сейчас он не чувствовал себя настоящим мужиком.
В холодильнике есть еще упаковка «Будвайзера», сказал Тимлин. Не знаю, зачем я поставил его туда, но привычкавторая натура. Принесешь нам по баночке? Лучше уж теплое пиво, чем вообще никакого; кажется, это сказал Вудроу Уилсон. Выпьем за Гэндальфа. И за твой новый аккумулятор. А я пока схожу малость позаседаю. И хорошо, если малость.
Робинсон пошел за пивом. Когда он вернулся в гостиную, Тимлина там не было, и не было еще минут пять. Вернулся он медленно, держась за стену. Штаны он снял и обернул вокруг пояса банное полотенце. Старик опустился в кресло, вскрикнув от боли, но все же взял банку пива, которую ему протянул Робинсон. Они выпили за Гэндальфа. Пиво было теплым, да, но не таким уж и противным. Все-таки это «Король всех пив».
Тимлин взял револьвер.
Это будет классическое викторианское самоубийство, сказал он, вроде бы даже довольный такой перспективой. Пистолет к виску. Свободной рукой прикрываешь глаза. Прощай, жестокий мир.
Я сбегу с бродячим цирком, сказал Робинсон первое, что пришло в голову.
Тимлин от души рассмеялся, показав десны с немногочисленными оставшимися зубами.
Это было бы мило, но я сомневаюсь. Я тебе не рассказывал, как меня в юности сбил грузовик? Молоковоз, как их называют наши британские кузены.
Робинсон покачал головой.
Дело было в тысяча девятьсот пятьдесят седьмом, мы тогда жили в Мичигане. Мне было пятнадцать. И вот я иду по проселочной дороге, направляюсь к шоссе номер двадцать два, где я надеялся поймать попутку до Траверс-Сити, приехать в город и пойти в кино на двойной сеанс. Я замечтался о том, как у меня будет девушкатакая вся стройная, длинноногая, с высокой грудьюи сам не заметил, как вышел с обочины на проезжую часть. Молоковоз ехал с горкиводитель гнал, как сумасшедшийи сбил меня, что называется, в лоб. Если бы цистерна была полная, я бы, наверное, так и остался лежать на той дороге, но она была пустая и не такая уж тяжелая, так что я выжил, и благополучно дожил до семидесяти пяти лет, и на собственном опыте испытал, что значит засрать весь унитаз, который давно не смывается.
Вряд ли на это существовал адекватный ответ, и Робинсон промолчал.
Помню, как солнечный свет вспыхнул на лобовом стекле этого молоковоза, когда он проехал вершину холма, а потом ничего. Думаю, что-то подобное произойдет, когда пуля войдет мне в мозг и отменит все мои мысли и воспоминания. Он наставительно поднял палец. Только на этот раз из ничего уже не будет чего-то. Просто яркая вспышка, как солнечный блик на стекле того молоковоза, и все. Мысль, одновременно манящая и до ужаса угнетающая.
Может, пока повременишь, сказал Робинсон. Вдруг ты
Тимлин вежливо ждал продолжения, приподняв брови. В одной рукеревольвер, в другойбанка с пивом.
Черт, я не знаю, сказал Робинсон. А потом, неожиданно для себя самого, выкрикнул в полный голос:Что они сделали?! Что они сделали, мудаки?!
А то ты не знаешь, что они сделали, отозвался Тимлин, и нам теперь с этим жить. Ты любишь этого пса, Питер. Это любовь-замещениелюбовь-суррогат, но мы берем то, что дают, и если у нас есть мозги, мы испытываем благодарность. Так что не сомневайся. Коли его в шею, и коли твердо. Если он будет дергаться, держи за ошейник.