Отодвинув скатерть, Деа замерла, словно оказавшись во мраке и холоде по дороге в чей-то сон, когда падаешь, невесомая, в пустоту. Несколько мгновений сердце совсем не билось.
На самом дне корзины лежали две дешевые ламинированные рамки для фотографий, и с обоих снимков сияла улыбка ее отцабелейшие зубы, как только что от дантиста, и красная рубашка-поло. У пса, отвернувшегося от фотографа, почти извиняющийся вид.
Это стандартная фотография откуда-нибудь из базы данных, такие продаются вместе с рамкой, типа «Молодой человек с немецкой овчаркой». Как же они раньше не попались ей на глаза?
Реальность вернулась взрывом шума и жары. Деа ощутила запах жвачки от девчонки с айфоном, перегар в дыхании мужчины, перебиравшего столовые приборы рядом с Деа, угольный дым в воздухе, пот. Ее затошнило.
Что сказала Мириам, когда Деа спросила, как звали папину собаку?
«Не помню. И тут же: Кажется, Дейзи».
Всю жизнь мать отделывалась лишь туманными фразами о высоком положении отца, о его строгости и чувстве долга. Ничего конкретного, одни намеки, смысл которых Деа столько лет пыталась разгадать.
Ложь. Все ложь.
Что-нибудь нашла? Коннор подошел сзади. Деа бросила рамки с фотографиями в корзину и прикрыла скатертью, будто желая потушить огонь.
Нет. На границе поля зрения замелькали цветные пятнышки. Сердце совершенно утратило всякий ритм.
На лице Коннора проступило беспокойство:
Тебе нехорошо?
Нет, все нормально. Деа невыносимо было смотреть на него. Она быстро пошла к машине. Мне надо домой, вот и все.
Коннор быстро догнал Деаноги у него были гораздо длиннее. Некоторое время он молчал.
Что-нибудь случилось?
Я же сказала, нет! Сердце то обрывалось, как песня по барахлящему радио, то взрывалось частым ритмом в самом горле.
Просто ты казалась такой счастливой, и вдруг ни с того ни с сего
Ты меня не знаешь, сказала Деа. Она понимала, что ведет себя ненормально, но ей было все равно. Да, она сумасшедшая. Да, это генетическое, наследственное. Все ложь. Коннор мог бы и догадаться. Ты не можешь знать, счастлива я или нет.
После этих слов он замолчал. До Филдинга, все сто тридцать две мили, они ехали молча.
Глава 5
Уже давно стемнело, когда Деа подъехала к дому Коннора. В окна было видно, как отец и мачеха ходят мимо обеденного стола и достают из коробок вещи, а иногда останавливаются и целуются. Ярость стеснила грудь, опоясав Деа тугим невидимым ремнем.
Слушай, начал Коннор впервые после того, как они уехали с дворовой распродажи. Если я чем-то тебя, ну, не знаю, разозлил
Нет. Она хотела, чтобы Коннор вышел из машины. На душе было скверно от завистии от чувства вины: Коннор же совершенно ни при чем.
Ну хорошо. В его голосе прозвучала усталостьили отвращение. Он выбрался из машины, не сказав «до скорого», или «хорошо погуляли», или «спасибо за экскурсию». Деа едва удержалась, чтобы его не окликнуть.
Она резко свернула к своему дому, выбралась на дорожку и так хлопнула дверью, что машина задребезжала. Хоть бы это ведро с гайками совсем рассыпалось, а то симулякр на симулякре!
Она не сразу попала ключом в первый замокпальцы дрожали, сердце по-прежнему исполняло в груди какой-то дерганый танец: Деа представила, как сердечные клапаны судорожно открываются и закрываются, как рты умирающих рыб. Она грохнула и входной дверью.
Деа, это ты? раздался голос матери. Будто к ним ходит кто-то еще!
Водой не разольешь, всегда говорила Мириам, приблизив лицо к лицу дочери вплотную, нос к носу, как отражение в зеркале
Она лгала всю жизнь.
Я не ожидала, что ты так задержишься. Дверь хорошо заперла? Мириам сидела в гостиной съемного дома, на чужом кожаном диване, слушая музыку по дерьмовому хозяйскому стерео. При виде лица Деа она выпрямилась. На арендуемом кофейном столике остались круги от чашки с чаем. Похоже, они с матерью вообще арендуют место на этой планете! Что случилось?
Фотография человека, раз и навсегда объявленного отцом Деа, стояла на полке над неработающим камином. Всякий раз при переезде Мириам устраивала настоящий спектакль, пеленая фотографию и бережно укладывая на дно своего чемодана. «Чтобы не разбилась», всегда приговаривала она. А приехав на новую квартиру, откуда еще не выветрился запах краски, штукатурки или прежних жильцов вроде кошачьей мочи или сбежавшего кофе, она доставала и трепетно распаковывала фотографию, как расстегивают памперс на младенце. «Ну что, Деа, куда мы поставим папу?»
Деа двинулась к камину, не осознавая, что делает, и схватила фотографию с полки.
Деа? позвала мать и повторила резче, увидев, что у дочери в руках: Деа!
Мам, расскажи об этой фотографии, Деа старалась, чтобы голос звучал ровно.
Глаза Мириам сразу стали настороженными, зоркими, как у дикого зверя, к которому подошли слишком близко.
В смысле?
В смысле, от и до. Где вы тогда были?
Оу, будь Мириам курильщицей, идеальное колечко дыма поднялось бы сейчас к потолку. Это было очень давно.
Какое на тебе было платье? настаивала Деа. Кто предложил сняться с собакой?
Рука Мириам машинально взлетела к волосам, но тут же вернулась на колено.
Вроде твой отец и предложил, я не помню.
А почему нет других фотографий? Перед глазами Деа залетали белые пятнышкисердце подолгу замирало, и в эти долгие секунды она словно повисала между жизнью и смертью. Такое уже было однажды, когда Деа не ходила в сны около месяца: она упала в автобусе, когда готовилась выйти на своей остановке. Ее положили в больницу на два дня, но на поправку она пошла, только когда украла у медсестры маленькое распятие и ворвалась в сон, горячечный и беспорядочный, в котором были больничные палаты и кричавшие за каждой дверью младенцы.
Твой папа не любил фотографироваться, ответила Мириам. В ее голосе слышались жесткие нотки. Я не понимаю причины твоих расспросов.
А причина в том, что ты лгунья, мама. Когда у Деа вылетели эти слова, ей стало тошно, будто ее вырвало против воли. Это не мой отец, это вообще никто! Это дешевая фотография какого-то дурацкого манекенщика, которую ты откопала в паршивой дисконтной лавчонке!
Секунду побелевшая Мириам смотрела на нее почти отрешенно, затем кашлянула и сложила руки на коленях, одну на другую.
Хорошо, спокойно сказала она. Спокойствие было хуже всегоДеа отчаянно хотела, чтобы мать раскричалась. Тогда и она тоже могла бы выкричать хоть часть гнева, поднимавшегося к горлу. Ты меня разоблачила.
Всего три слова: ты меня разоблачила.
Не успела Деа сдержаться, как фотография уже летела через комнату. Мириам вскрикнула. Рамка со звоном упала на пол, стекло разлетелось.
Боже, Деа, закричала мать, у меня чуть инфаркт не случился!
Ты мне лгала едва выговорила Деа.
Мне пришлось! В голосе Мириам звучало нетерпение, будто Деа не понимала очевидного. Ты многого не знаешь, я не раз тебе говорила Кое-чего ты никогда не поймешь Мириам отвернулась. И вовсе я тебе не лгалато есть не во всем. Твой отец был и остается очень влиятельным человеком.
Деа не поверила. Новая ложь, чтобы ее успокоить.
Да ладно? огрызнулась она. И кто же он? Какой-нибудь крупный адвокат? Или случайный тип, с которым ты переспала?
Одеа Донахью. Голос матери прозвучал очень тихо. Деа понимала, что заходит слишком далеко, но не могла остановиться.
Я даже фамилии своей настоящей не знаю! Может, Броуди Доус был прав насчет тебя! крикнула она. Может, все те люди из Аризоны были правы!
Мать вздрогнула, как от пощечины, но слова назад не вернешь, и Деа стояла, тяжело дыша, силясь как-нибудь утихомирить сердце и подавить угрызения совести.
Ее влюбленность в Броуди Доуса разом прошла, когда в шестом классе Деа, не веря ушам, услышала, как он произнес ее имя. В первую секунду она чуть не упала в обморок от счастья, но затем до нее дошел смысл сказанного: «У Донахью мамаша шлюха, дает всем на парковке у Квик-и-Луб». Никто не мог понять, откуда у Мириам деньги, ее как раз сократили в страховой компании, и сплетня разошлась быстрогородишко-то маленький.
Мириам открыла рот, но тут же закрыла. Ее лицо напоминало шрамстянутое, сведенное, белое.