Так всегда говорил отец, прошептал Малакки. Если мы раскаемся. Если будем молить о прощении.
Его взгляд переместился на распятие за моей спиной.
Я молюсь. Я прошу простить меня. Но не слышу ответа. Я ничего не чувствую!
Самосохранениетвоя первейшая обязанность и неотъемлемое право, Малакки, сказал Доктор несколько раздраженно. С тебя не спросится за использование этого права.
Нет-нет, пробормотал констебль Морган. Вы не понимаете, о чем он, Уортроп.
Он опустился на скамью рядом с Малакки и обнял его за узкие плечи.
Возможно, есть причина, по которой тебе удалось спастись, Малакки, сказал констебль. Ты не задумывался об этом? Всему, что происходит, есть объяснение разве не на этом зиждется наша вера? Ты здеськак и все мынаходишься в соответствии с замыслом, рожденным еще до сотворения мира. Наш скромный долгсыграть свою роль в этом замысле. Я не притворяюсь, что знаю, какова моя или твоя роль. Но, возможно, ты был спасен, чтобы другие невинные люди не пострадали. Ибо, останься ты в доме, ты бы точно разделил участь своей семьи, и тогда кто бы донес до нас предостережение? Твое спасение спасет бесчисленные жизни других.
Но почему я? Почему я был спасен? Почему не отец? Или мама? Или братья с сестрами? Почему?
На этот вопрос никто не сможет ответить, сказал Морган.
Фыркнув, Доктор перестал делать вид, что сострадает мальчику, и резко спросил несчастного:
Ты жалеешь себя, Малакки Стиннет? Это сводит на нет твою веру. Каждая минута, когда ты купаешься в этой жалости, потерянная минута. Сейчас не время предаваться саморефлексии и религиозным дебатам! Скажи, ты любил свою семью?
Конечно, я любил их!
Тогда откажись от чувства вины и похорони свое горе. Они умерли, и их не вернешь. Я предлагаю тебе выбор, Малакки Стиннет, выбор, перед которым рано или поздно оказываются все: ты можешь остаться оплакивать свое горе или взять оружие и пойти на врага! Твою семью истребили не демоны, на нее напали хищники-людоеды, которые будут нападать сноваэто так же точно, как то, что солнце сегодня зайдет за горизонт. И тогда пострадают другие семьиесли только ты не расскажешь, и не расскажешь мне здесь и сейчас, что ты видел.
Говоря так, Доктор наклонялся к съежившемуся Малакки все ниже и ниже, пока не уперся руками в скамью по обе стороны от мальчика. Теперь они смотрели друг другу глаза в глаза, и взгляд Уортропа горел страстной убежденностью.
Они несли одно бремя, хотя только Уортроп знал об этом, так что лишь у него были силы сбросить его. Я тоже знал, конечно. И теперь, будучи старым человеком, глядя сквозь глаза двенадцатилетнего себя, я могу различить в этом горькую иронию и странный, ужасный символизм: на своих не обагренных кровью руках Малакки почувствовал кровь своих родных, в то время как человек, чьи руки были действительно в крови, бранил его и призывал отвергнуть все чувства от ответственности и сожаления до угрызений совести!
Я видел не все, сказал Малакки, запинаясь. Я сбежал.
Но когда все началось, ты же был в доме?
Да. Конечно. Где еще мне было быть? Я спал. Мы все спали. Раздался страшный треск. Звук бьющегося оконного стеклаони вломились через окна. Даже стены в доме задрожали. Я услышал, как закричала мама. В дверях моей спальни появилась тень, и комната наполнилась непереносимой вонью, от которой у меня дыхание сперло. Тень полностью закрывала собой дверной проем огромная, без головы Она фыркала и принюхивалась, как собака. Я лежал неподвижно, парализованный страхом. А потом тень исчезла. Я не знаю почему Весь дом был наполнен криками. Нашими. Их. Элизабет залезла ко мне в постель. Я не мог пошевелиться! Мне следовало забаррикадировать дверь. Я мог разбить окно в двух шагах от постели и сбежать. Но я ничего не делал! Я лежал в кровати, прижимая к себе Элизабет, зажав ладонью ей рот, чтобы она не закричала и не привлекла их внимание к нам, а сквозь дверной проем я видел, как они идут мимобезглавые тени с руками столь длинными, что пальцы почти касаются земли. Перед нашей дверью двое из них устроили драку. Они рычали, сипели, хрюкали и злобно шипели, не поделив между собой тело моего брата. Я понял, что это, должно быть, Мэтью. Для Майкла он был великоват Они разорвали его прямо у меня на глазах. Порвали на куски и бросили его торс без рук и без ног вниз, где он упал с жутким хлопком. А потом стало громко слышно рычание и чавканье, когда на него налетели другие. Именно тогда я почувствовал, как Элизабет обмякла в моих рукахона потеряла сознание. Потом крики прекратились, хотя я все еще слышал, как чудовища ходят по дому, рыча, шипя и похрюкивая. Я слышал их чавканье и хруст костей. Я все еще не смел шевельнуться. Что, если они меня услышат? Они передвигались так быстро, что я боялся не успеть открыть окно и потом, неизвестно еще, что за ужас притаился снаружи. Что, если вокруг дома дежурят еще такие же? Я старался встать с постели, но не мог, не мог!
Он замолчал. Судя по глазам, он снова ушел в себя. Взгляд его стал пустым. Пока он говорил, констебль поднялся со скамьи и тяжелой походкой подошел к витражу с изображением Христа.
Но, конечно, в конце концов, ты встал, подсказал Доктор.
Малакки медленно кивнул.
Тебе было никак не открыть окно, подгонял его Уортроп.
Да, откуда вы знаете?
Так что ты разбил его.
У меня не было выбора!
И звук привлек их.
Да, наверное.
И, однако, ты не выпрыгнул в окно, хотя свобода и безопасность были на расстоянии нескольких футов от тебя.
Я не мог бросить ее.
И вернулся к кровати за ней?
Они приближались.
Ты слышал их.
Я подхватил ее на руки. Она была словно мертвая. Я потащил ее к окну, споткнулся, и она упала. Я наклонился, чтобы поднять ее, и тут
Ты увидел их в дверях.
Малакки снова кивнул, теперь порывисто, глаза его были широко раскрыты, словно он сам удивлялся тому, что говорил.
Откуда вы знаете?
Это был самец или самка, не припомнишь?
О, ради бога, Пеллинор! взмолился констебль.
Ну, хорошо, вздохнул Доктор. Ты бросил сестру и убежал.
Нет! Нет, я бы ни за что не бросил ее! закричал Малакки. Я бы ни за что не отдал ее этим чтобы они Я схватил ее за руки и потащил к окну
Но было слишком поздно, подсказал Доктор, над вами уже нависло чудище.
Оно так быстро двигалось! Одним прыжком оно перескочило через комнату, схватило зубами ее за ногу и выдернуло ее у меня так же легко, как взрослый может вырвать куклу из рук ребенка. Оно подбросило ее вверх, и голова Элизабет ударилась о потолок с тошнотворным глухим стуком. Я услышал, как хрустнул ее череп, и затем ее кровь дождем обрушилась мне на головукровь моей сестры!
Он потерял самообладание и закрыл лицо руками. Все его тело содрогалось; он душераздирающе рыдал.
Доктор потерпел немного, но лишь чуть-чуть.
Опиши чудовище, Малакки, скомандовал он. Какое оно было из себя?
Семь футов может, выше. Длинные руки, мощные ноги, бледное, как труп, без головы, но глазана плечах скорее, один глаз. Второй был выбит.
Выбит?
На месте второго глаза чернела пустая глазница.
Доктор многозначительно посмотрел на меня. Слова нам были ни к чему; мы подумали об одном и том же. Точнее, о той же, которая была ослеплена когда-то волею случая или судьбы.
За тобой не погнались, тебя не преследовали, сказал Доктор, снова глядя на Малакки.
Нет. Я бросился в разбитое окно и даже не поцарапался! Ни единой царапины, вы только подумайте!.. А потом я вскочил верхом на лошадь и поскакал что было сил к дому констебля.
Уортроп положил руку, обагренную кровью этой семьи, на вздрагивающее плечо Малакки.
Очень хорошо, сказал он, ты все правильно сделал.
В чем хорошо? вскричал Малакки. Что в этом было правильного?!
Доктор подал мне знак оставаться рядом с мальчиком на скамье, а они с Морганом отошли в сторону, чтобы обсудить план дальнейших действий. Во всяком случае, я так понял. Судя по обрывкам разговора, доносившегося до нас.
Констебль говорил:
агрессивно и незамедлительно каждый здоровый мужчина в Новом Иерусалиме