Я не закончил свою мысль, пояснил он, махнув на стул, чтобы я садился, думая о нашей гипотетической мыши, я вспомнил о Протеус Ангуинус.
Нет, сэр, вы упомянули Протея, напомнил я ему.
Он нетерпеливо помотал головой, разочарованный моей тупостью.
Протеус АнгуинусПротей Змеевидный. Вид слепой амфибии, обнаруженной в Карпатских горах. Эта ассоциация повлекла за собой следующую: Гальтон и вопрос евгеники.
Конечно, сэр, сказал я, хотя, разумеется, понятия не имел, о чем он. Я в жизни не слышал ни о Протеус Ангуинус, ни о Гальтоне или евгенике.
Потрясающие существа, сказа монстролог. И превосходный пример естественного отбора. Они обитают глубоко в беспросветных пещерах, однако у них сохранились глаза. Гальтон привез первый экземпляр этого вида домой в родную Англию после своей экспедиции в Адельсберг. Он был другом моего отцаи Дарвина, конечно. Отец очень ценил его работы, особенно по евгенике. В нашей библиотеке есть подписанная автором книга «Наследственная гениальность».
Неужели? пробормотал я механически.
Я знаю, что они регулярно переписывались, хотя, судя по всему, и эту переписку отец уничтожилкак и все письма, полученные им когда-либо.
Все письма? Я вспомнил о пачке нераспечатанных писем сына к отцу, пылящихся на дне старого сундука. «Как бы я хотел, чтобы ты написал мне»
Когда я вернулся из Праги в восемьдесят третьем, чтобы похоронить его, не осталось ничего, кроме книг. Только еще тот сундук и некоторые записи о видах, представлявших для него особый интерес, которые он, вероятно, не в силах оказался уничтожить. А уничтожил он все вплоть до последнего носка и шнурковвсе свидетельства того, что он жил на свете. Он и сундук бы уничтожил, если бы не проглядел его в темноте под лестницей. Последние годы своей жизни он был одержим ненавистью к себе и религиозной лихорадкой. В конечном счете, когда его нашли мертвым, он лежал голым на кровати в позе эмбриона.
Доктор вздохнул.
Я был в шоке. Я понятия не имел, как далеко все зашло. Он прикрыл глаза. Отец всегда был человеком с чувством собственного достоинства, обладавшим благородной внешностью, гордым вплоть до тщеславия. И вдруг такой унизительный конец этого даже представить себе невозможно было. Мне, во всяком случае.
Он погрузился в молчание и уставился в потолок, а я подумал о Хезекии Варнере, у которого и занятия-то другого не было.
Но в моей памяти он остался другим, я сохранил иной образобраз Алистера Уортропа десятилетней давности, когда мы виделись с ним в последний раз.
Уортроп стряхнул с себя задумчивость и повернулся ко мне, положив голову на свою ладонь. Его темные глаза поблескивали при свете ночника.
Я опять отвлекся, да, Уилл Генри? Ты должен прочесть «Наследственную гениальность» когда-нибудь. После того как прочтешь «Происхождение видов», но прежде, чем возьмешься за «Закат человечества». Это будет правильно и тематически, и хронологически. Влияние этой книги может оказаться очень полезным. Революционная идея того, что потомству передаются как ментальные, так и физические черты. Отец подхватил ее сразу и даже написал мне об этом. Этоодно из его немногих писем; я до сих пор храню его где-то. Гальтон делился с отцом первыми выводами, а отец считал, что эта теория применима и в его сфере изучения. Захватывающая альтернатива: взять наиболее злобные видытакие, как наши друзья Антропофаги, и попытаться усилить те черты вида, которые мы хотим, а плохие черты подавить путем селективного разведения. Это могло бы перевернуть нашу отрасль знаниймонстрологию. Евгеника могла бы стать ключом к спасению предметов нашего изучения от уничтожения и вымирания. С приходом человека дни монстров оказались сочтены, а с помощью науки (и отец верил в это) можно найти способ «приручить» людоедовтак, как приручили вероломного волка, превратив его в верную собаку.
Он сделал паузу, ожидая, что я скажу. Не дождавшись, он вскочил и восторженно воскликнул:
Да разве ты не видишь, Уилл Генри?! Это же и есть ответ на вопрос «почему»! Вот именно поэтому отец хотел, чтобы ему доставили самку и самца Антропофагов, способных к деторождению, чтобы применить теорию Гальтона на практике! Чтобы вырастить у этих монстров потомство, чуждое свирепости и равнодушное к человеческой крови! Уму непостижимая затея, к тому же очень дорогостоящаядороже, чем он мог себе позволить, что и объясняет, зачем он встречался с загадочными агентами в шестьдесят втором. Конечно, все это только догадки; это невозможно доказать, разве что разыскав тех двух людей, если они еще живы. Или, возможно, сохранилось что-то типа договора. В любом случае, этоединственная причина, по которой он мог встречаться с подобными людьми; единственная, в которую я могу поверить.
Доктор снова замолчал, ожидая моей реакции. Он хлопнул рукой по матрасу и сказал:
Да не сиди ты просто так! Скажи, что ты обо всем этом думаешь!
Знаете, сэр, начал я медленно. Правда заключалась в том, что я не знал, что об этом думать. Я не знал вашего отца, а вы его знали.
Я его тоже почти не знал, сказал Доктор просто. По крайней мере, не так, как большинство сыновей знают своих отцов, рискну предположить. Но эта теория совпадает с известными мне фактами. Только страсть к работе могла заставить отца сотрудничать с предателями. Работа была для него всем; ничего другого он не любил. Ничего.
Он лег на спину, сжав голову руками, остановившимся взглядом глядя на полотно потолка, на котором его воображение рисовало картины, видимые ему одному.
Мы плохо знаем близких нам людей. Это распахивает широкие ворота предположениям, даже если речь идет о нашем собственном отце. Этот экзистенциальный вакуум наполняется нашими пожеланиями и сомнениями, нашими мечтами и сожалениями по поводу «отца такого, каким он был» и «отца такого, каким он должен был быть». И хотя мой отец был не таким холодным и отстраненным человеком, как Уортроп-старший, мы с Доктором были братьями в одном: наши отцы не оставили нам ничего, кроме воспоминаний. Огонь украл у меня все зримые приметы отца, оставив лишь его подарокмаленькую шапочку; Алистер Уортроп уничтожил почти все, что могло напомнить или рассказать о нем Пеллинору. Все, что осталось от наших отцов на земле, были мы сами. И когда нас не станет, не станет и их. Мы были скрижалями, на которых была записана их жизнь.
И больше ничего, повторил монстролог. Вообще ничего.
Я сидел у его постели всю ночь. Доктор то дремал, то просыпался, и его силуэт так же размывался у меня перед глазами, как и предыдущей ночью. Ну и, разумеется, стоило только задремать мне, как Доктор вдруг вскочил и закричал:
Уилл Генри! Уилл Генри, ты что, уснул?!
В голосе его звучала паника. Поэтому я бодро ответил:
Нет, сэр, я не сплю.
Жаль, сказал Доктор, тебе надо поспать, Уилл Генри. В ближайшие часы нам потребуется все наше мужество. Сейчас он, должно быть, уже получил мое письмо, и либо он приедет ближайшим поездом, либо я плохо знаю Джона Кернса.
А кто такой Джон Кернс? спросил я. Он тоже монстролог?
Доктор суховато рассмеялся:
Не в научном смысле слова, нет. По профессии онхирург, причем блестящий хирург, смею заверить. А что до его характера он так непостоянен; он совсем не такой, как мы. Если бы я только знал, где найти Генри Стенли, я, бесспорно, предпочел бы его. Оба ониохотники на Антропофагов, но при всем при этом Стенлиджентльмен старой школы. Чего не скажешь о Кернсе.
Кернсохотник на Антропофагов?
Полагаю, его можно так назвать, в определенном смысле. Конечно, в этом у него опыта больше, чем у меня, потому что я вообще никогда не охотился на Антропофагов. И я должен предостеречь тебя, Уилл Генри, добавил он и стал очень серьезен, даже мрачен. Не поддавайся слишком сильно влиянию Джона Кернсане вникай в его философию и не очень-то доверяй ему. Вообще, держись от него по возможности подальше.
Почему? спросил я с естественным детским любопытством, заинтригованный предостережением, как любой ребенок.
Он слишком много читает, был странный ответ Доктора. Или недостаточно много. Я все никак не могу понять. В любом случае, держись подальше от Джона Кернса, Уилл Генри. Онопасный человек, но в нынешней ситуации необходимо призвать опасных людей. Мы обязаны использовать все инструменты, которые судьба дает нам в руки. Антропофаги не ели двое суток; они снова выйдут на охоту, и выйдут скоро.