Купить что-нибудь поесть, сэр.
Боже милостивый, ты вообще думаешь о чем-нибудь еще?
Да, сэр.
О чем же еще?
Еще?
Да, о чем еще, кроме еды, ты думаешь?
Ну, я я много о чем думаю, сэр.
Понятно, но о чем конкретновот мой вопрос.
Он бросил на меня сердитый взгляд, барабаня тонкими пальцами по полированной поверхности стола.
Ты знаешь, что такое обжорство, Уилл Генри?
Да, сэр. И что такое голод.
Он улыбнулся в ответ. Ну, хоть так, сказал я себе; мог бы и запустить в меня чем-нибудь тяжелым.
И что же? спросил он.
Сэр? спросил я.
Что еще занимает твои мысли?
Я пытаюсь понять, сэр.
Понять что?
Для чего я смысл того, что того, чему вы учите меня, сэр но в основном, честно говоря, сэр, ибо ложьхудший вид шутовства, сэря пытаюсь не думать о большем количестве того, о чем думаю, если вы понимаете, сэр
Махнув на меня рукой, как бы отпуская, он сказал:
Ты знаешь, где у нас лежат деньги. Беги на рынок, раз тебе так надо, но только одна нога здесьдругая там. Ни с кем не говори, а если кто-то заговорит с тобой, скажешь, что у нас все в порядкея работаю над новым трактатом или что-нибудь в этом духе. Главное, не говори правду. Помни, Уилл Генри, есть ложь, порожденная необходимостьюне глупостью.
С более легким сердцем я оставил его предаваться поискам. Я был рад получить передышку. Не все представляют себе, что такое жить рядом с монстрологом. Начинаешь ценить очень простые вещи. И после ночи, проведенной за занесением в каталог внутренних органов монстра, я с удовольствием начищал столовое серебро.
Так что теперь я с радостью отправился наверх, чтобы помыться. Запах комнаты капитана Варнера, казалось, въелся в кожу. Я освежился и переоделся, но одной детали все же не хватало, и, прежде чем отправиться на рынок, я снова зашел к Доктору. Он был в библиотеке, вытаскивал с полок одну книгу за другой и бегло перелистывал, а затем, не глядя, бросал на пол.
Ты вернулся? Хорошо, мне нужна твоя помощь, сказал он. Начинай просматривать книги с противоположного конца полки.
Вообще-то, сэр, сказал я, я еще не уходил.
Прошу прощения, тебя ж не было столько времени. Что ты делал?
Мылся, сэр.
Зачем? Ты испачкался?
Он не дождался ответа.
Стало быть, ты решил, что не так уж и голоден?
Нет, сэр.
Ты не голоден?
Очень голоден, сэр.
Но ты только что сказал «нет».
Сэр?
Я спросил тебя, решил ли ты, что не голоден, и ты сказал: «Нет, сэр». По крайней мере, это то, что я запомнил.
Да, сэр. То есть. Нет, сэр. Я хочу сказать Я хочу спросить Вы не находили мою шапку, сэр?
Он уставился на меня непонимающим взглядом, как будто я спросил его что-то на неизвестном языке.
Шапку?
Да, сэр, шапку. Я думаю, я потерял ее на кладбище.
Не знал, что у тебя была шапка.
Была, сэр. Я был в ней на кладбище той ночью, и она, должно быть, свалилась у меня с головы, когда они когда мы покидали кладбище, сэр. Вот я и хотел спросить, не находили ли вы ее, когда возвращались туда, чтобы чтобы все прибрать.
Я не видел ничего, кроме шляпы старины Эразмуса, которую ты сжег. А откуда у тебя шапка, Уилл Генри?
Она уже была, когда я переехал, сэр. Она была моя.
Куда переехал?
Сюда, сэр. Когда я переехал к вам жить. Эта шапкаподарок отца.
Понятно. Это была его шапка?
Нет, сэр, моя.
А Я-то подумал, она хранит для тебя сентиментальные воспоминания, поэтому представляет такую ценность.
Так и есть, сэр.
Почему? Что особенного может быть в шапке, Уилл Генри?
Ее дал мне отец, повторил я.
Твой отец. Уилл Генри, могу я дать тебе совет?
Да, сэр. Разумеется, сэр.
Не вкладывай столько души в материальные ценности.
Хорошо, сэр.
Разумеется, совет не нов. И все же более ценен, чем твоя шапка, Уилл Генри. Я ответил на твой вопрос?
Да, сэр. Полагаю, я потерял ее навсегда.
Ничего нельзя потерять. Кроме, пожалуй, свидетельств того, что мой отец заказывал привезти ему Антропофагов. Почему ты все еще здесь?
Сэр?
Или иди на рынок, или давай помогай мне, Уилл Генри. Пошевеливайся! Не понимаю, как ты втянул меня в этот философский диспут! Я отвлекся.
Я просто хотел спросить, не находили ли вы мою шапку, сэр.
Нет, не находил.
Это все, что я хотел узнать, сэр.
Если тебе нужно мое разрешение, чтобы купить новую шапку, можешь зайти к скорняку.
Мне не нужна новая шапка, сэр. Мне нужна была та.
Он вздохнул. Я поспешил удалиться прежде, чем он что-нибудь ответит. Для меня все было просто. Или он нашел шапку на кладбище, или нет. Сказал бы просто: «Нет, Уилл Генри, я не видел твоей шапочки». Мне этого было бы достаточно. Я не чувствовал себя ответственным за то, что разговор у нас вышел таким запутанным. Бывало, несмотря на то что он родился в Америке и получил образование в Лондоне, Доктора ставил в тупик самый обычный разговор.
Я пошел в город без шапки, но счастливый. На короткое времядрагоценное времяя чувствовал себя свободным от всего, связанного с монстрами и монстрологией. Тем более что последние четыре дня были не из легких. Неужели всего четыре дня прошло с тех пор, как Эразмус Грей постучал в нашу дверь со своей жуткой ношей? Казалось, что вечность. Топая по булыжным улицам Нового Иерусалима, глубоко вдыхая чистый свежий весенний воздух, я подумал на краткий миг и уже не в первый раз с того момента, как я поселился у Доктора (а кто бы не подумал?), о побеге.
Доктор не устанавливал решетки на окна, он не запирал меня в комнате на ночь, как маленькую птичку в клетке. Когда ему не нужны были мои «незаменимые» услуги, он вообще меня едва замечал. Если бы я исчез во время одного из его приступов меланхолии, он вообще заметил бы мое отсутствие только через месяц. Как раб, гнущий спину на хлопковых плантациях Старого Юга, я мечтал сбежать и не задавал себе вопрос, куда я подамся и чем займусь. Это все казалось мелочами. Главное, я был бы свободен! А ценность свободыв самой свободе.
Часто на протяжении многих лет я задавал себе вопрос, почему я не сбежал тогда? Что удерживало меня рядом с ним? Это были не кровные узы, не клятва, не буква закона. И все же каждый раз, как мысль о побеге посещала меня, она, пощекотав нервы, испарялась. Не то чтобы я не мог помыслить сбежать, я думал об этом довольно часто. Но остаться без неговот что невозможно было себе представить. Страх ли удерживал меня рядом с нимстрах неизвестного, страх одиночества, страх встретить судьбу более страшную, чем служба у монстролога, не знаю. Может, я просто выбирал синицу в руках вместо журавля в небе. Все это было, но это было не все.
Первые одиннадцать лет своей жизни я был свидетелем того, как был признателен ему горячо любимый мной отец, как восхищался им. Задолго до того, как я впервые встретил Пеллинора Уортропа, я рисовал его в своем воображениигигант, гений, которому наша семья обязана всем. Мы словно жили в его тени. Доктор Уортропвеликий человек, занимающийся великим делом. Не преувеличением будет сказать, что отец не просто любил его, но в какой-то мере поклонялся ему, и именно эти любовь и поклонение заставили отца принести себя в жертву: он умер за Пеллинора Уортропа. Любовь отца стоила ему жизни. Возможно, именно она и удерживала меня от побега. Не любовь к Доктору, конечно, а любовь к отцу. Оставаясь с Доктором, я чтил память отца. Сбежать значило бы свести на нет все, во что отец верил, а верил он в то, что, служа «великому делу», ты становишься частью великого. Сбежать значило бы признать, что отец мой умер напрасно.
Мать честна́я, ты посмотри только, кто к нам пожаловал! воскликнул Фланаган, распахивая дверь лавки после того, как я позвонил в колокольчик. Эй, хозяйка, выходи-ка, взгляни, кого к нам ветром занесло!
Я занята, мистер Фланаган! громко крикнула его жена из подсобки. Кто там?
Владелец лавки, Фланаган, со щеками, похожими на два спелых яблока, схватил меня за плечи и устремил взгляд искрящихся зеленых глаз на мое поднятое вверх лицо. От него пахло корицей и ванилью.