Возможно, им двигал голод, сказал Доктор. Хотя сомневаюсь. Он мог бороться за территорию, но во время шторма немедленной угрозы никто не представлял. Возможно, страх перед совершенно неведомыми метеорологическими условиями или, что более вероятно, страх перед самкой. В этом они похожи на людей: в моменты наивысшего напряжения и паники они бросаются друг на друга.
Не той ночью, Уортроп, простонал Варнер. В ту ночь он выбрал более легкие жертвы. Страх или голод заставил его напасть, я не знаю. Но он напал. Он был быстрее молнии, одним прыжком преодолел сорок футов и приземлился прямо посреди нас. Раздались вопли и крики перепуганной команды, ворчание и рык атакующего зверя, пальба из винтовок и пистолетовиз этого кровавого бедлама меня выволокли на лестницу и стащили вниз в мою каюту
Не кто иной, как навигатор Бернс, единственный, выживший в первой схватке с Антропофагами, затащил капитана в его каюту и закрыл дверь, пока наверху над ними бушевала битва. Капитан, все еще слабый и немощный после приступа тропической лихорадки, рухнул на пол, а Бернс отодрал от стены тяжеленный шкаф и забаррикадировал им дверь. Потом он вернулся к капитану, но вместо благодарности услышал проклятиякапитан потерял на палубе пистолет, и теперь они оказались запертыми в мышеловкесухойно мышеловке! Бернс стойко перенес оскорбления и без лишних слов уложил капитана в кровать, попросив его не двигаться и оставаться на месте. С этой позиции дверь хорошо просматривалась, а капитана не было видно снаружи, если бы кто-то заглянул в окно, расположенное над кроватью.
В шкафу, крикнул капитан, когда ровно над их головами раздался грохот. Быстрее, Бернс!
Бернс перекатился по полу (он не рискнул подниматься во весь рост, чтобы его не увидели через окно) и обнаружил в шкафу ружье для охоты на слонов и кое-какую амуницию. Варнер вырвал ружье у него из рук и горько рассмеялся, заряжая.
Этоподарок короля Асанты. Из него никогда не стреляли. Давай надеяться, Бернс, что нам не придется воспользоваться им сегодня ночью.
Они сидели рядом у подножия кровати. Молнии сверкали через окно, отбрасывая на пол длинные, дрожащие, угловатые тени. Корабль продолжало швырять в разбушевавшемся море. Хлопки выстрелов скоро стали более редкими и совсем прекратились. Вопли экипажа тоже внезапно стихли. Был слышен лишь шум волн, гром, завывающий ветер и больше ничего. Как ни напрягали они слух, сверху больше не доносилось ни одного человеческого звука. Выиграли ли они битву? Нашли ли приют на другой палубе? Сколько человек выжило и выжил ли кто-нибудь вообще? И что там с монстром? Разумеется, он, должно быть, умер или серьезно ранен. Даже такое огромное чудовище не может выдержать атаки двадцати вооруженных мужчин в ближнем бою или может? Так они спрашивали себя, тяжело дыша и перешептываясь, в промежутках между вспышками молний и грохотом грома. Зубы у них стучали, они промокли до костей, их пальцы нервно поглаживали спусковые крючки оружия; они гадали и успокаивали друг друга, но не могли представить, какого плана им придерживаться дальше. Что делать? Каждая секунда, когда ничего не происходило, была уже победой; каждая секунда без изменений была триумфом. Но секунды ползли, превращаясь в минуты, и минуты медленно шли, и вот уже пленники затихли, измученные вопросами, на которые у них не было ответов. Никто ничего не говорил, пока Варнер не спросил Бернса ровным спокойным голосом, сколько пуль у того в пистолете.
Я стрелял дважды, сэр, ответил навигатор. Так что в барабане осталось четыре.
Оставь две, сказал Варнер.
Две, сэр?
Если потребуется, выстрелишь дважды, но две последние оставь. Однудля меня, а однудля себя, Бернс, если дойдет до того. Я не хочу умереть так, как Уилсон.
Бернс сглотнул комок в горле и помолчал с минуту. Возможно, он хотел поспорить, возразить что-то насчет веры и здравого смысла, но, по всей вероятности, не нашел что сказать.
Хорошо, капитан, только и произнес он.
Скажи мне, Бернс, ты знаешь какую-нибудь молитву? спросил капитан.
Я христианин, сэр.
Варнер усмехнулся и поудобнее устроил ружье на коленях. Оно было очень тяжелым и отдавило ему ногу.
Я тоже, но христианин христианину рознь, Бернс. Ты молишься?
Когда был юным, не молился, признался Бернс. Сейчас делаю это чаще, капитан.
Хорошо, сказал капитан. Прочти молитву, Бернс, и вставь словечко за своего капитана.
Бернс послушно склонил голову и начал читать «Верую». Он произносил слова тихо, вкладывая в них всю душу. Когда он закончил, оба мужчины были глубоко тронуты, и Варнер спросил, не знает ли Бернс двадцать третий псалом.
Этомой любимый, признался он. «И когда пойду я дорогою смерти, то не убоюсь» Ты знаешь его, Бернс? Прочти, если знаешь.
Бернс знал, и Варнер прикрыл глаза, пока тот произносил. «Господьпастырь мой. Не будет у меня» Слова молитвы успокаивали Капитана, они напомнили ему детство, мать и то, как она держала его за руку во время церковной службы, напомнили долгие поездки на лошадях воскресным днем и восхитительные семейные обеды, переходящие в ужин. «Душу мою оживляет» Как мимолетны безмятежные дни детства! Как странно, что будущее представляется таким далеким, и как мгновенно, словно на крыльях птицы, оно прилетает! Не успеешь и глазом моргнуть, а маленький мальчик, сидящий с мамой в церкви, уже зрелым мужчиной в страхе прячется в темноте каюты корабля.
Спасибо, Бернс, пробормотал капитан. Так хорошо.
Спасибо вам, капитан, сказал Бернс. Теперь стало легче.
Его ноги задергались. Голова откинулась на ступеньку с глухим стуком, глаза закатились, а из открытого рта хлынула кровь, заливая грудь, заливая дергающиеся ноги. Живот вздулся и лопнул, словно воздушный шар, наполненный воздухом. Пуговица пролетела через кабину. И тут рука, в два раза крупнее руки взрослого человека, вспорола пропитанную кровью материю. Алебастровая кожа была в пятнах крови, куски порванного кишечника свисали с трехдюймовых ногтей. Рука высунулась дальше, повернулась на девяносто градусов, и в следующий момент голова Бернса оказалась зажата в гигантской лапе. С тошнотворным хлопком зверь целиком оторвал голову от туловища и утащил ее назад сквозь рваную дыру в животе.
С криком ужаса Варнер отполз в сторону, волоча за собой тяжелое ружье. Времени поднять ружье у него не было, так что он просто положил его поверх обезглавленного тела своего друга. Дрожа, с болью в предплечье от тяжести ружья, стараясь изо всех сил удержать баланс, в то время как корабль бросало на волнах, Варнер задержал дыхание и прицелился, приказывая сердцу успокоиться. Свет сменялся тьмой, молнии вспыхивали и тут же гасли, погружая комнату во мрак.
Но зверь под кроватью был терпелив; это была самка, и она была готова ждать наступления темноты, чтобы выиграть схватку. Она будет атаковать, когда жертва станет наиболее уязвима, когда потеряет от страха свой драгоценный рассудок. Миллион лет эволюции подготовили ее к этому моменту. Она была хищником, на голову выше других, имеющим неоспоримое превосходство, в отличие от своей жертвыпредставителя вида, который лишь в последние десять тысяч лет вообразил себя главным на Земле.
Антропофагов прогнали с потомственных земель саванны и прибрежных прерий. Те, кого не убили или не захватили племена, такие как Бенин, для развлекательных жертвоприношений, скрылись в лесах Конго и на побережье Гвинеи. С течением времени количество Антропофагов все сокращалось. Но, даже несмотря на это, власть человека на Земле пошла им на пользу, обеспечив не только добычейведь люди размножались, и на них стало легче охотиться, но и кое-чем еще: чтобы выжить в новых условиях, Антропофаги стали больше, быстрее и сильнее.
Когда первые пирамиды поднялись над песками Египта, среднестатистический самец Антропофаг был ростом чуть более шести футов от стоп до плеч. За какие-то пять тысяч леткраткий миг с точки зрения эволюциион поднялся более чем на семь футов над землей. Его когти стали длиннее, длиннее стали ноги и мощные руки. Глаза превзошли по размеру наши в три раза, потому что мы загнали его во мрак, в ночь, согнали с акации в холодные леса и сырые пещеры Киншаса и Атласных гор. Природа создала зверя, сидящего сейчас под кроватью, но именно превосходство человека, установление его главенства, довело этого хищника до совершенства.