Глянь, спросил он, нормально?
Сейчас посмотрим, ответил отец, пытаясь распахнуть широкую, обитую ржавым железом дверь.
Погодь, сказал разводящий, отодвигая его.
Дружинник просунул руку в пролом и дернул так, что вырвал дверь с петлями.
Вот как это у нас делается, он выглядел очень довольным.
«Сила естьума не надо», пронеслось у меня в голове.
Солдаты с оружием наперевес забежали внутрь, словно там мог быть противник. Через некоторое время оттуда донесся крик:
Порядок! Заходи!
Пространство склада было заполнено пропыленными, серыми коробками. Были там железные ящики-сейфы с оплавленными прорезами на дверцах и просто развалившаяся старая мебель. У противоположной стены виднелись ступеньки в подвал.
Дружинники установили прожектора, которые залили помещение мертвенным, резким, бьющим по глазам светом. Но подвал все равно утопал в кромешной тьме. Стало только видно, что проход перегорожен толстой, хорошо сохранившейся решеткой.
Взрослые засуетились, сверяясь с планом помещений и готовя приспособления для вскрытия замка. Отец закричал на Силантьева, чтобы тот оставил в покое кувалду и действовал фомкой и ломом, предварительно полив водой место манипуляций.
Папа опасался, что в замкнутом пространстве мог находиться газ, который взорвется от малейшей искры.
Пользуясь тем, что на меня никто не обращает внимания, я отошел в сторонку, заинтересовавшись странным мешком в углу. Нога зацепила что-то в пыли. Я нагнулся и подобрал прямоугольную коробочку, на которой было написано: «Спички». Коробок был почти полный.
Я сунул его в карман, решив испытать на досуге старинное средство добывания огня, о котором так много слышал от отца и читал в книгах.
И тут я получше рассмотрел то, что пряталось в полумраке у стены. То, что я принял за мешок, было когда-то человеком, одетым в тулуп и валенки. За века тело высохло, кожа истончилась до толщины бумаги, потрескалась, обнажая засыпанные пылью кости. Пустые глазницы мертвеца вопрошающе-гневно взглянули на меня, словно негодуя из-за нарушения его покоя.
Труп был, конечно, неживым, словно никогда и не жившим, но при этом он имел отвратительное, тошнотворное сходство с человеком. В его высохших глазах, засыпанных пылью, стояло тоскливое злобное ожидание, а видимые сквозь растрескавшуюся кожу зубы, казалось, таили насмешку и угрозу.
Ну, здравствуй, произнес мертвец. Долго же я ждал смены.
А что, боец, уже дембелей-сержантов на пост ставят? поинтересовался я, сплюнув сквозь зубы.
На мне почему-то была надета парадка, обшитая немыслимыми шевронами и аксельбантами. На погонах красовались блатные железные лычки и буквы «СА». На груди россыпью горели разнокалиберные значки: «гвардия», «ГТО», «1-й разряд» и тому подобное.
Я на мгновение задержал на них взгляд, пытаясь найти единственную сто#ящую вещь, которую привез из южной страны, но не нашел среди «металлолома» скромной пятиконечной звезды ордена. Но удивляться было некогда, мертвец продолжил разговор:
Что тут эти слепошарые делают? спросил он, извлекая из пыли карабин. Щас пальну, мигом караул прибежит.
В его словах была явная убежденность в своих силах.
Хрен этих поймешь, ответил я. Все лазят, все им надо покой тревожить. А что ж тебя за все время ни разу не сменили?
Некому было, сержант. Ребята дембельнулись, заходили, с собой звали. А куда я денусь, тут в подвале оружие и патроны. Что пропадетпод трибунал пойду.
И много? поинтересовался я.
На целый батальон! ответил часовой. И тут же подозрительно спросил: А ты с какой целью интересуешься? И чего на тебе такая форма странная?
Ты это, не волнуйся, нормальная, советского образца. Лет за двадцать до тебя такие «шкуры» носили, сказал я. Столько веков прошло, что никакой разницы. Пока ты тут один сидел, и комбат дембельнулся, и начальник академии. Никто уже за эти автоматы с тебя не спросит Вообще весь город кончился, устало добавил я. Да и мир тоже, судя по всему.
А что же эти ханурики тут делают? удивился солдат.
Какие?
Не знаешь? Они говорят, что снаружи все по-старому. Жизнь идет, машины ездят и солнце светит, удовлетворенно сказал караульный. Я сейчас стрельну, прибегут, прямо через стену пройдут. Слепошарым плохо придется, помаются немногои каюк.
Я по городу километров тридцать прошел. Машины ржавые в землю вросли, люди валяются кой-где высохшие, мертвые, прямо на улицах, солнце не светит, дымка кругом плотная, ядовитая. Да и как же ты стрельнешь? спросил я. Карабин весь грязью зарос и заржавел. Да и сам ты, мягко говоря, не слишком хорошо выглядишь.
Постовой с ужасом посмотрел на свое оружие, потом на руки и, наконец, провел ими по лицу. У меня в голове взорвался неслышный крик до смерти перепуганного ребенка.
Резкий запах нашатыря ударил мне в нос. Я инстинктивно отодвинул руку со склянкой.
Выпей, Данилушка, попросил отец, протягивая мне флягу с водой.
Я стал через силу заталкивать в себя воду. Зубы отбивали дробь по металлическому горлышку. Папа снова натянул мне на лицо респиратор.
Меня вывели на свежий воздух и усадили в телегу, отдав на попечение дяде Федору. Отец попросил посидеть и снова убежал в подвал. Там наконец перепилили решетку.
Из дверей вышел постовой. Он преобразился. На нем отделанная по лучшим образцам «выпускной» солдатской моды начесанная шинель с аксельбантами. Я с удивлением отметил, что парень совсем не такое страшилище.
Я думал, что ты дембель, с удивлением сказал он.
Был
Ну, дай огонька, что ли, парень.
На, сказал я, доставая коробок и зажигая спичку.
Что это ты делаешь? поинтересовался возница. Ты паря, осторожнее с огнем, в сено попадет, пиши пропало. Маруська испугается, понесет, телега сгорит, сами покалечимся
Я аккуратненько Не видишь, человеку закурить даю?
Кому энто? с подозрением поинтересовался мужик.
Да так, дембелю одному, ответил я, задувая спичку.
Ты, паря, часом, не тронулся? спросил дядя Федор. Тута легше легкого.
Сам ты тронулся, всем видом показывая, что не намерен продолжать дискуссию, ответил я, укладываясь на дно телеги.
Солдат присел рядом.
Как оно там? спросил он, поднимая руку кверху.
Узнаешь, ответил я. У каждого там по-своему.
А куда меня?
В смысле?
Вниз или вверх?
То, что ты, как дурак, седьмой век склад караулишь, это как для тебя? Плюс или минус?
Так ведь оружие, патроны начал оправдываться мой собеседник. И никто сменить не шел
А что ж сейчас пост бросил? с некоторой ехидцей поинтересовался я.
Пришла смена, ответил солдат. Деревня! Где право, где лево, не знает толком, да ладно Сменил ведь.
Вдруг всё вокруг подернулось туманом, и появился отец. Он подошел ко мне, протянул руку, чтобы поправить тулупчик, которым я был накрыт. Я вскочил. Отец исчез, будто его и не было.
Дядя Федор все так же сидел, глядя, как суетится народ перед развороченной дверью. Он повернулся ко мне.
Оклемался, паря?
Чго было-то? осторожно поинтересовался я.
Ты, Данилка, в погребе мертвяка увидели завалился. Тебя сюда принесли, уложить хотелиты говоришь: «Нет, посижу». Потом серник зажег, руку вытянул, смотрел, как горит. Бубнил чего-то, потом улегся. Я тебя тулупчиком накрыл. Помнишь?
Не-а, ответил я. Отец выходил?
Нет, не до тебя ему. Там, в подземелье, газ, кажись, обморочный какой-то. Как стали робяты падать Тимка Рябой насмерть задохнулся, пока выволокли. Вишь, до сих пор воздуху туда качают.
Возница кивнул на людей у двери, которые изо всех сил растягивали и сжимали меха, подсоединенные к старинным брезентовым шлангам, уходящим в черноту подвала.
Хотя все увиденное мною в странном полусне-полуяви уже начало стираться из памяти, как забываются обычные сновидения, все внутри меня екнуло от ужаса: реальность сна была правдива, более того, она перекрывалась с обычным миром, где махала хвостом запряженная в телегу лошадь, пахло сыростью, дубленой кожей тулупа, дегтем и сеном.
«Кто я? металось в голове. Почему я вижу то, что происходило с другими? Почему я вижу мертвых? Почему я говорю с ними?»