Не жизнь, а сплошное мучение Драма Его личная драма. Драма маленького человека, потерявшего жизненные ориентиры
Глупая и пошлая драма. Для него, когда-то молодого подающего надежды инженера. Красивого парня с тугими кудрями, на которого засматривались девушки на потоке в университете. Где теперь эти кудри? Где тот красавчик? Где те томно вздыхающие поклонницы? Все ушло. Растворилось. Унеслось с ветром девяностых, когда большая страна с кроваво-красным флагом на флагштоке, где он провел свое детство, юность и раннюю молодость, рухнула, словно колосс на глиняных ногах, погребя под своими завалами миллионы судеб. В том числе и его, лишив карьеры блестящего гидротехнического инженера.
Некоторое время он зарабатывал на подработках, в небольших фирмах, сомнительных и мутных проектах. Даже иногда добивался некоторых успехов и денег. Но все же не смог стабильно удержаться на переменчивых волнах нового времени, найти свое место под новым солнцем, требующим новых навыков и соблюдения правил, которые ему были чужды.
Он в итоге опустился. Спился. Потерялся. И как бы и жить больше ему было не зачем. Но все равно жить хотелось. Все равно как Без работы. Без близких Одному. На улице В подворотне Пить водку со случайными собутыльниками. Жрать просроченную еду из местного магазина. Утолять жажду из дождевой лужи Все равно Просто жить
Он понял эту простую и одновременно сложную истину только тогда, как после долгих мучений с непрекращающимся сухим кашлем, болью в груди и одышкой, он случайно попал в государственную поликлинику, где он все еще состоял на учете. И где его, грязного и плохо пахнущего, все же приняли. Проверили сначала на флюорографии. А потом, после дополнительных анализов, выдали диагноз. Рак легких. Рак, мать его, легких!!! И все из-за гребаных сигарет!!!
Вот так Рак легких Два слова и девять букв. Буквы, которые могли сложиться в любую другую комбинацию слов. Но которые сложились вдруг именно так. Словно он вытянул некую черную пиратскую метку. И теперь ему нужно было собрать свои пожитки и двинуться прочь с вечеринки, слыша как за спиной остальной народ продолжает веселиться и танцевать
Сначала он все отрицал, продолжая курить и бухать, отмахнувшись от предложения сердобольного врача положить его по бесплатной квоте в больницу на удаление метастаз и на химиотерапию. А когда приперло, закашлялось кровью и замутило до тошноты, то пошел. Как миленький, прибежал в поликлинику, взял у врачихи заветную бумажку и лег в больницу. Прямо в то время, когда в стране и в городе началась заварушка с коронавирусом.
И теперь он лежал тут, уже вторую неделю, в переполненной палате хирургического отделения, с пятерьмя другими бедолагами, ожидающими операций. В главной городской больнице, стоящей сейчас на ушах в связи с эпидемией «ковида». Когда их, «хирургических», «уплотнили» до двух палат, освободив место для инфекционных больных.
Раз в день к ним приходили сестра и врач. Обав странных и жутко выглядящих «чумных» костюмах и масках. Словно космонавты. Они ставили капельницы. Давали таблетки. Задавали дежурные вопросы о самочувствии. Просто чтобы спросить, а не для того, чтобы услышать ответ. И уклончиво отвечали на его вопросы о том, когда его будут оперировать.
Но он на них не злился. Он все понимал. Им было не до него И еще он видел в глазах этих врачей страх. Первобытный панический страх, такой очевидный, что будто в любую минуту каждый из них готов был броситься наутек прочь из больницы и спасать свои собственные жизни, нежели исполнять долг клятвы Гиппократа.
Его кровать находилась прямо возле двери и он слышал, как по коридору носились люди. Гремели тележками. Кричали и ругались. И с каждым днем этот шум и хаос становился все очевиднее. По больнице ходили слухи, что в главное инфекционное отделение поместили знаменитого космонавта с коронавирусом. И что его состояние было самым тяжелым. Еще говорили, что сами врачи подхватили вирус и их начали держать на карантине. Но некоторые из них бросили работу и разбежались по домам, игнорируя запреты.
Все это было странно и непривычно. Он должен бы был бояться за свою жизнь. Тревожиться, что ему вовремя не сделают операцию и не посадять на «химию». Что он умрет так, беспомощный, захлебнувшись гноем гниющих легких. Но потом он отпустил ситуацию и принял очередной финт своей судьбы, как есть. Смирился, наблюдая за окружающим цирком, как посторонний соглядатай. Посмеивался и подшучивал над происходящим. Терять ему уже было нечего
Так что еще немного покрутив в голове навязчивые мысли о сигарете, прокашлявшись слизью с кровавыми прожилками, дождавшись когда резь в груди немного затихнет, он встал с кровати и пошел по направлению к выходу из больницы. Чтобы там, на крыльце, стрельнуть у кого-нибудь сигарету и покурить
Когда он проходил через больничные коридоры, его никто не остановил. Врачи и медсестры носились по отделениям словно безумные, и не обращали на него никакого внимания. Когда же он преодолел последний лестничный пролет, ведущий на первый этаж, то столкнулся с женщиной с ребенком. Та бежала по лестницам, сломя голову, не замечая никого вокруг. И ударившись об него своим грузным телом, вдруг истошно заорала.
Простите, мадам, - галантно извинился перед женщиной он.
Та же ничего не ответила. Только таращилась на него своими округлившимися от страха глазами над маской. И тяжело дышала.
Он, пожав плечами, обошел ее стороной и пошел дальше. Но сделав пару шагов, он вдруг услышал странный звук. Обернулся и увидел, что женщина осталась на месте. Она прислонилась к стене и плакала. Смешно икая и скуля. Потом она сняла с лица маску и резкими, нервными движениями вытерла ею лицо.
Он хотел было подойти к той женщине, спросить что случилось и, может быть, успокоить. Но потом передумал. Еще раз пожал плечами и направился дальше.
Возле выхода он стрельнул сигарету у торчащего на проходной молодого парнишкиохранника, краем глаза наблюдая как та женщина с ребенком обогнала его и вышла на улицу первой.
Выйдя сам на крыльцо, он зажмурился от яркого солнечного света. Глубоко вдохнул горячий июньский воздух, отмечая, что его губы непроизвольно растягиваются в блаженной улыбке.
А первый месяц лета гремел всем своим могучим оркестром. Чириканьем птиц. Шелестением зеленых листьев на деревьях. Жаром прогретого асфальта. И ему это нравилось
Он с торжественной медлительностью достал сигарету и зажигалку. И закурил, наблюдая прищуренным глазом, что по направлению к нему движется миловидная девушка-журналист с микрофоном в руке, сопровождаемая оператором
Сборы
Их грузовой Урал несся по одной из центральных улиц города в сторону главной городской больницы. Надрывно ревя мощным двигателем, изрыгающим через выхлопную трубу в жаркий июньский воздух сизые струи выхлопных газов. Под истеричный вой трех полицейских патрульных легковушек, которые мчали впереди колонны, распугивая попутный поток транспорта и заставляя редких прохожих оборачиваться на шум и провожать их долгими взглядами.
Он сидел у самого заднего края кузова. На конце длинной деревянной скамьи, прикрепленной по периметру. У хлопающего на ветру незакрепленного края брезента, который плотно покрывал оставшуюся поверхность кузова, защищая людей от палящего солнца, но заперев внутри движение воздуха, превратив кузов в импровизированную русскую баню.
Спецодежда на нем, по уставу полностью застегнутая и собранная, от выступившего по всему телу пота неприятно прилипала. Рука, сжимающая автомат, скользила по прикладу. Ноги, обутые в наглухо зашнурованные берцовые ботинки, горели будто в огне. А надоевшая маска натирала щеки и в складке за ушами.
Он протянул голову как можно ближе к щели, откуда его мокрое от пота лицо немного охлаждалось поступающим потоком прохладного воздуха. И через неприкрытую заднюю часть кузова наблюдал за проносившимся мимо городским пейзажем. За редкими прохожими в масках. За необычно полупустыми улицами, как правило в такое время забитыми транспортом, стоявшим в пробках.