Кто-то отшатнулся с оторванной под корень рукой, которой еще недавно держал запальный шнур. Кто-то затрепетал, приколоченный снарядами к стволу, слившись с ним в единое целое и не в силах оторваться от него, тщетно царапая кору пальцами. Кто-то взвыл нечеловеческим голосом, пытаясь набить выпотрошенный осколками живот тем полужидким месивом, что растекалось под ногами вперемешку со снегом
Это было похоже на огненный плуг, вспахавший опушку. В стороны летели хлопья алого снега, оглушительно трещал хворост, в расползающемся пороховом облаке метались корчащиеся тени, судорожно подергивающиеся в свете дульных вспышек. Жуткая картина, от которой его желудок пробрало колючей изморозью.
Но отвести взгляда он не мог. Его глаза не принадлежали ему, он смотрел на мир бесстрастными камерами «Убийцы», фиксирующими детали с холодной отстраненностью механических объективов. Эти глаза не могли зажмуриться, не могли малодушно не заметить чего-то или отвести взгляд в сторону.
Он видел всё.
Он видел человека, сползающего по древесному стволу, чья плоть обернулась багровой накипью на коре. И другого, у которого в руках разорвался ствол аркебузы, с вязкой багрово-серой маской вместо лица, на фоне которой выделялся крючковатый носовой хрящ. Еще кого-то, катающегося в снегу и вопящего так, что слышно было даже за грохотом выстрелов.
Это было жутко, страшно и завораживающе? Оглушенная многоголосым ревом орудий, ошпаренная растаявшим снегом, душа металась в груди точно птица в раскаленной клетке, изнывая от ужаса и в то же время дрожа в незнакомом прежде экстазе.
Он впервые пустил в ход оружие. Впервые видел его не на выцветших гравюрах и зияющих проплешинами гобеленах, а так, как полагается видеть рыцарю, во всех доступных красках и цветах. И, кажется, его губы сами собой шевелились, силясь воспроизвести молитву.
Не оборванцы, отрешенно подумал Гримберт, точной очередью размолов двух или трех самых отчаянных стрелков, превратив их в хлюпающие алые вкрапления на снегу. Не вчерашние крестьяне, взявшиеся разбойничать в лесу от голода. У крестьян, даже побывавших в графском ополчении, никогда не будет такой выучки, как у этих лесных разбойников. Потрясающее хладнокровие. Несмотря на пулеметные очереди и пушечные разрывы, безжалостно пожинающие остатки их немногочисленной банды, они демонстрировали завидное, даже удивительное хладнокровие. Не пытались обратиться в бегство, спасая свои жалкие жизни, не падали на колени, бросая свои бесполезные аркебузы, не призывали на голову крушащего их рыцаря проклятья и еретические угрозы. Напротив, продолжали вести тщетный огонь, укрываясь за деревьями, точно в самом деле думали, что это жалкое оружие может причинить ему хоть какой-то ущерб.
На глазах у Гримберта какой-то здоровяк с бородой, не обращая внимания на пляшущие вокруг него фонтанчики снега, выпрямился во весь рост и выставил перед собой аркебузу с тлеющим шнуром. Выстрел! В грохоте собственных пулеметов он даже не услышал шлепка пули, размозжившейся о лобовую броню его шлема, лишь заметил краткое сообщение «Убийцы», даже не посчитавшего это попадание источником опасности.
Отчаянный народ, подумал он, короткой очередью превратив отважного стрелка в окровавленную ветошь, болтающуюся на ближайшем суку. До чего отчаянный, дерзкий, бесстрашный народ эти браконьеры. Вовсе не такие крысы, как он представлял. Напротив. После того опустошения, что он произвел в их рядах, даже хваленая туринская пехота, славящаяся своей стойкостью, пожалуй, бросилась бы врассыпную, теряя на ходу боевые знамена и кирасы. Эти же сопротивлялись так, будто сошлись в святом бою со злой силой, которая угрожает не просто их жизням, а их бессмертным душам.
Может, еретики, опасливо подумал Гримберт, стреляя через равные промежутки. Павлекиане, николаиты или даже лангобарды. Говорят, их беспутная вера, противная всякому христианину, наделят их презрением к смерти, отчего их орды делаются такими смертоносными. Вот почему они не бегут прочь от беспощадного рыцарского огня, сметающего их точно крошки со стола, вот почему так отчаянно палят, хоть и видят, что их примитивное оружие не в силах ему навредить.
Нет, подумал Гримберт, беглым огнем распарывая на клочья мечущиеся в пороховом дыму тени, едва ли это лангобарды, те никогда бы не пробрались так глубоко в Туринскую марку, миновав заслоны, сторожевые крепости и разъезды.
Как говорил Святой Григорий Богослов, мужество есть твердость в опасностях. Видно, даже в скверных душонках в смертельный миг может разгореться пламя истой отваги. Терзая корчащиеся в лопающем и трещащем подлеске силуэты короткими очередями пулеметов, он даже ощутил некоторое подобие уважения к этим незадачливым врагам. Их порыв, по крайней мере, можно было уважать.
Нет, подумал он мгновеньем позже, когда пулеметы «Убийцы» разорвали пополам еще одного незадачливого стрелка, тщетно пытавшегося прикрыться собственной аркебузой, нельзя даже мельком сравнивать это сопротивление с настоящей рыцарской отвагой. Это в некотором смысле лишь инстинкт, слепое и отчаянное желание подороже продать свою жизнь, известное всякой загнанной в угол крысе. Пожалуй, по возвращении в Турин стоит переговорить с кем-то из досточтимых прелатов на счет этого
Но мысль эту додумать до конца Гримберт не успел. Визор доспеха, показывавший поле боя, вдруг полыхнул алой вспышкой, такой нестерпимо алой, будто в зимнем небе над лесом полыхнула несущая гибель смертоносная звезда Полынь.
Сообщение о повреждении, понял он, мгновенно теряя пьянящий запал, точно выныривая вмиг из беснующегося океана. Не мелком вроде содранной краски, а куда более существенном, пробившем броню и уязвившем какой-то внутренний узел. «Убийца»стальной воин, не нытик, не станет жаловаться по пустякам
Чертовы антихристы! Должно быть, какой-то еретический божок все-таки ответил на их предсмертные молитвы, позволив комку свинца из аркебузы найти бракованный участок брони, ненадлежащим образом закаленный, или узкую щель между бронепластин
Еще одна вспышка, не менее яркая. И еще одна. И целая россыпь вспышек, злое алое марево которых едва не выжгло его сетчатку.
Во имя семи смертных грехов, что за чертовщина?!
Еще прежде, чем разобраться в показаниях визора, этих тревожных алых стигматах, пульсирующих перед глазами, Гримберт ощутил дрожь доспеха. Не ту грозную дрожь, которая сотрясала потроха «Убийцы» когда он взбирался на крутой холм, другую, болезненную, дребезжащую, говорящую о нарушении привычного течения его механической жизни.
Какого дьявола? Замыкание электропроводки? Сбой управления?
В ответ визор выплюнул ему в лицо целую россыпь колючих пиктограмм. Тревожно мерцающие, зловещие, они были похожи на древние языческие письмена, но, к сожалению, полнились не абстрактными призывами к демоническим сущностям и богопротивными клятвами, а самыми конкретными смыслами. Это был голос самого «Убийцы», спокойно рапортующий об обнаруженных повреждениях.
Повреждение сервоприводов наводки правого орудия.
Повреждение впускного коллектора.
Повреждение двух редукторов основной мощности в трансмиссии с частичной утратой функциональности
Гримберт попытался разобраться в этой мешанине из пиктограмм, алых, как кровь на снегу, но не успел понять и половины, потому что бронекапсулу вдруг тряхнуло, да так, что он едва не откусил себе язык. Снаряд, лопнувший на броне, был недостаточно силен, чтобы нанести критические повреждения доспеху, но чертовски близок к этому. Гримберт вдруг ощутил, как по его внутренностям стремительно распространяется нехорошая сухость, точно острый корешок, прорастающий внутри и буровящий требуху.
Во имя Геенны Огненной, кто бы ни угостил «Убийцу» таким подарком, это была не дедушкина аркебуза! Очередной красный стигмат возвестил о повреждении фрагмента спинной брони и нарушении структурной целостности некоторых узлов оружейной и ходовой части.
Фрагмент спинной брони
Гримберт вдруг захлебнулся воздухом, точно тот стал плотным и густым, как болотная жижа.
Спинной, безмозглый ты олух!..
Ему вдруг показалось, что он ощутил усмешку Магнебода, беззвучную, но обжигающую, как разрыв термобарического снаряда.