Его бьют! сказал Олег.
И сжал руку в кулак.
Я сейчас поставлю телефон на автодозвон этим гадам и пусть слушают, пока не возьмут.
Да мы у них в черном списке, наверное, сказал Левиев. У меня есть идея получше. Киньте мне ссылку на мониторинг.
Я не имею права.
А они имеют право?
И Олег кинул ссылку с паролем.
Ну все, усмехнулся Левиев. Теперь смотрим новости. Будет интересно.
Первым отреагировал канал «После дождя»:
«Только что нам стало известно, что обвиняемого по делу Лиги Свободы и Справедливости Дамира Рашитова вывезли из Психологического Центра в здание СБ на Лубянке. Ни психолог, ни адвокат не были к нему допущены. По сообщению психолога, Дамира пытают. Прямо сейчас. В нашем распоряжении оказались данные мониторинга его карты. Наш эксперт утверждает, что они прямо указывают на пытки».
Ничего, что на вас ссылаются? спросил Петр Михайлович.
Пусть ссылаются. Все равно буду в прокуратуру жалобу подавать.
Вместе подадим.
Вслед за «После дождя» новости пошли косяком: «Открытый портал», «Новые времена», «Деревня», «Папирус» и даже вполне умеренный «Бизнес в России».
Думаете, поможет? спросил Олег.
Левиев пожал плечами.
Иногда помогает.
Телефон перестал истошно гудеть минут через десять.
Болевые зоны светились, но не так резко. Новых ударов больше не было.
Кажется, сработало, сказал Штерн.
В ПЦ Дамира не вернули, перевели в Лефортово, причем даже не в СИЗО, а в ИВС. Смысл в общем понятен: в ИВС не доставляют даже письма и свидания возможны только теоретически. Ни Олега Николаевича, ни адвокатов к Дамиру не пускали.
С другой стороны, ИВС при Лефортовской тюрьме был учреждением относительно новым, и существовал всего лет десять, так что бытовые условия там были более или менее, даже горячая вода. И больше десяти дней там держать не имели права.
Следы пыток прячут, прокомментировал Левиев.
Они с Константиновым уже подали заявления о пытках во все возможные инстанции.
И ходатайствовали приобщить к делу отказ Дамира от всех старых показаний как данных под пытками. Условия были выполнены. Даша в безопасности. Она в тот же день покинула слишком близкую Украину и улетела в Испанию.
Олег Николаевич попытался тормознуть адвокатов.
Ну, он же у них в руках! Они могут снова его избить.
Он все равно у них в руках, заметил Петр Михайлович. Даже в ПЦ. А у вас в руках его карта и доступ к мониторингу. В случае чего, кидайте мне ссылку.
Об отказе Дамира от показаний написали все оппозиционные издания.
Дамир не был его единственным казенным пациентом, и через день после событий понедельника, Олег Николаевич поехал в Лесногородсткий Центр.
Однако дальше кабинета Медынцева не дошел.
Алексей Матвеевич сидел за письменным столом в своем начальственном кожаном кресле с высокой спинкой и даже не предложил Олегу Николаевичу сесть, так что тот уселся, не дожидаясь приглашения.
Пиши заявление об увольнении по собственному желанию, устало сказал Медынцев.
С какой стати?
Ты нарушил правила внутреннего распорядка, дав ссылку на данные мониторинга карты Дамира журналистам.
Ничего писать я не буду. Если считаешь, что я что-то нарушил, увольняй по статье. Так и пиши, я не против: дал ссылку журналистам, чем тут же признаешь, что ссылка подлинная. А за увольнение спасибо. Столько, сколько здесь за месяц, я в моем частном кабинете за два дня зарабатываю.
Я тебя уволю за прогулы.
Олег Николаевич пожал плечами.
Мне конечно все равно, но в суд я подам, просто, для порядка.
А Дамира не жалко?
Как я смогу ему помочь, если уволюсь?
Мы могли бы неформально договориться.
С тобой, Леша, я не пойду на неформальные договоренности.
Штерн покинул в этот день Центр, так и не встретившись с оставшимися двумя пациентами, и не надеясь вернуться.
На следующий день Алексею Матвеевичу пришли два письма. Письма были пациентам Центра от Штерна и переслал их местный цензор, не решивший самостоятельно пропускать или заворачивать.
Обоих пациентов Олегу Николаевичу навязал Медынцев, как только ситуация с Дамиром немного нормализовалась. И оба были не подарок.
Первого звали Виктор Воронин и он убил по пьяни жену и ребенка. Так как убийство было явно бытовым, приговорили его к двадцати годам, что еще было везением.
Такие персонажи не вызывали у Алексея Матвеевича ничего, кроме отвращения, и наводили на мысль, что евгеникане такая уж плохая идея.
В Центр Воронина привезли на коррекцию уже после приговора, так что курс был недобровольным. От лечения пациент отказался наотрез. А попытка ввести препараты насильно кончилась отказом от еды.
Услышав эту историю, первым, что спросил Штерн было: «А вы ему ничего лишнего в ПЗ не написали?»
«Нет, ответил Медынцев. Он виноват, если ты об этом».
«Ну, хорошо, я посмотрю».
«Я посмотрю» означало несколько часов беседы наедине. По итогам Штерн принес Медынцеву подписанное согласие на коррекцию и новые назначения препаратов, все старые он отменил.
«А согласие зачем? спросил Медынцев. У него приговор».
«Чтобы голодовок не объявлял».
Правильным вопросом здесь, впрочем, был не «зачем», а «как».
«Как?»спросил Алексей Матвеевич.
Штерн пожал плечами.
«Просто поговорил по-человечески».
Медынцев вздохнул. Еще во время работы в Центре Штерн выпустил книгу «Психотерапия в психокоррекции», которую психологи тут же окрестили «Метод Штерна». Многие пытались чему-то научиться и по книге, и у самого Олега Николаевича, но получалось с трудом, потому что основным элементом метода был сам Штерн.
Алексей Матвеевич глянул назначения. Они были еще страннее.
«Антидепрессанты?»
«Разумеется, если у человека клиническая депрессия, я назначаю ему антидепрессанты. Он у вас жить не хочет, а вы его пичкаете коррекционными препаратами. Я их отменил. Пока антидепрессанты плюс психотерапия. Ну и мозг надо разгонять. IQ низкий. Чуть позже надо будет загнать на учебу. Я для него набросал первоначальный план на уровне средней школы».
«Он убил женщину и собственного ребенка, а мы ему будем мозг разгонять и учить?»
«Если человек не в состоянии адекватно оценить последствия своих поступков, да, ему надо поднимать IQ всеми возможными способами. Если конечно мы не хотим, чтобы он еще кого-то убил. Психокоррекции, кстати, боится до одури, потому что ему наговорили про это всякой ерунды, типа идиотом станешь. Надо продемонстрировать, что это не так».
«Беретесь за него?»
«А куда я денусь?»
Второй случай был с одной стороны проще, а другой, пожалуй, сложнее. Парня звали Александр Лепахин, и он застрелил местного прокурора в селе Николаевское. Это был тот самый Саша, с которым разрешили гулять Дамиру. Это было не совсем по правилам, потому что Саша был на оперативном учете за крайнюю несговорчивость. Двое особо опасных. Но не с убийцей же Ворониным, который делает по десять ошибок в каждом предложении и не прочитал за всю жизнь ни одной книги предлагать общаться Дамиру! В отличие от Виктора, Саша заслуживал как минимум снисхождения, а, может быть, и симпатии. Работать с таким пациентом проще.
Медынцев бы сам за него взялся, если бы Саша не был тем еще крепким орешком: он считал себя абсолютно правым и ни на какую коррекцию не соглашался. Суд у него был еще впереди, и, поскольку преступление против прокурора, светила ему смертная казнь или пожизненное. А на последнее можно было рассчитывать только при согласии на коррекцию и начале курса. Но не с его упрямством.
«Хорошо, я посмотрю», сказал Штерн.
И после пятичасовой беседы вернулся с согласием.
«Только вести буду я, сказал он. И никаких тяжелых препаратов. Начнем с психотерапии».
«Просто не надо было с ним спорить, ответил Олег Николаевич на немой вопрос коллеги. Прокурормерзавец? Ок: прокурормерзавец. Но мы не это обсуждаем, а то, что нам нужно делать с вами сейчас. Вот эта черная тьма в вас, которая видна невооруженным глазом, она вам зачем?»
Штерн улыбался.
А Медынцев думал о том, что, если бы он рассказал про «черную тьму» вряд ли пациент стал слушать всерьез, а Штерна стал. Впрочем, пять часовэто слишком много для одной метафоры. Значит, было что-то еще.