А что мне оставалось делать в Арбории? Мертвецы самые большие скряги на свете, от них и шиллинга не дождешься. Не успел Паук остыть, как всю его походную казну уже растащили, а что осталось, то наемники-квады себе присвоили.
А что же добыча? живо осведомился Берхард. Добыча-то была?
Добыча Гримберт приподнял тряпицу, прикрывающую глазницы. Вот моя добыча. Кумулятивный прямиком в кабину. Повезло, вышибные панели сработали, только глаза и выжгло
Что ж, так пустым и ушел? спросил Берхард. Говорят, у лангобардов много сокровищ было запасено. И золото венецианское, и технологии всяческие, Святым Престолом оберегаемые
Голос у него сделался вкрадчивым, напоминающим скрип снега под чьими-то осторожными шагами. Эту интонацию Гримберт распознал безошибочно, перебить ее был бессилен даже смрадный вкус дешевого вина.
Не было там никакого золота и никаких технологий, отрезал он. Одно лишь пепелище, по которому сновали голодные раубриттеры и кондотьеры, впиваясь друг другу в глотки.
Берхард хмыкнул судя по всему, живо представил себе эту картину и не нашел ее удивительной.
Дело обычное, подтвердил он. Как кубки поднимать, так рыцарская честь превыше всего, а как выручку делить, тут каждый за ножом тянется А чего ж домой не возвернулся?
Гримберт готовился к этому вопросу. Достаточно долго, чтоб подготовить ответ, гладкий и обтесанный, как камешек со дна ручья.
И рад бы, да не судьба. Пока я от ран оправлялся, в Турине порядки поменялись. Новый маркграф не очень-то нас привечает. Мы ведь предыдущему маркграфу присягали, клятву верности давали. А тут
Ах да, этот, новый как его, беса Берхард пощелкал пальцами, Гендерик, вот! Говорят, свое собственное знамя собирает, а Паучьих рыцарей не жалует. Многих, кто уцелел, на плаху отправил или до смерти запытал.
Гунтерих, поправил его Гримберт, нового маркграфа звать Гунтерих.
Ему захотелось опорожнить кружку до дна одним глотком. Залить этой зловонной черной жижей мысли, извивающиеся на дне рассудка, словно змеи в пересохшем колодце. Получить хоть минуту передышки. Но он знал, что это не поможет. Есть имена беспокоящие, саднящие, как заноза. А есть те, что врастают глубоко в мясо подобно обломанному наконечнику от стрелы или осколку. Такие не вытащить, даже если истечешь кровью.
Может, и Гунтерих судя по движению воздуха над столом, Берхард махнул рукой. А верно говорят, будто он при Пауке конюхом был? Ладно, неважно. Теперь-то уж ты далеко от него как голова от срального места. Только мой тебе совет, мессир, лучше бы тебе про это на улицах не рассказывать. А правду говорят, что барон
Наверно, собирался спросить, может ли барон отливать на площади у всех на виду.
Почему? спросил Гримберт. Здесь не любят туринцев?
Берхард некоторое время молчал. Судя по звуку, скоблил пальцем скверно выбритый подбородок.
Не сказать чтоб не любят, да только после Железной Ярмарки могут кости и пересчитать. А то и утопить в канаве, бывало и такое. Пять лет минуло, но такие уж тут, в горах, нравы, обиду помнить годами могут. Я хоть и не из здешних, но в эти дела стараюсь не лезть, знаешь ли. Турин, Салуццо Это ваши с ними счеты, сами и разбирайтесь промеж себя, вот что.
«Надо отвести от себя подозрения, подумал Гримберт. Берхард по-звериному осторожен, он нипочем не пойдет в Альбы с человеком, который может притянуть к себе дополнительные неприятности в Альбах хватало своих собственных.
Я не застал Железную Ярмарку. Пять лет назад я служил на северной границе. Охранял туринские земли от свевов и маркоманов.
Ложь сложное блюдо, у него есть больше оттенков вкуса, чем у специй у маркграфского повара. Гримберту были знакомы многие из них. Эта ложь почти не оставила на языке привкуса, разве что едва ощутимый запах железа как будто неочищенной воды из стального ковша хлебнул.
Тем лучше для тебя, отрывисто согласился Берхард, подливая себе вина. Только не думай, что из-за этого тебе не раскроят голову булыжником, если дойдет до дела. На туринцев здесь большая обида.
Я думал, между Турином и Салуццо мир.
Мир в устах Берхарда это слово скрипнуло, как раздавленный жук. Мир Когда-то и был, говорят. Лет пять назад, до того, как все началось. Тогда Турин и Салуццо были добрыми соседями, я слыхал. Торговали, выручали друг друга, да и наскоки лангобардов заодно всяк легче сдержать. Опять же восточные марки, корочка на имперском пироге, они всегда наособицу от прочих были Говорят, графья между собой даже дружбу водили, Паук и Лотар. На то они и сеньоры. Только пять лет назад все это закончилось. Слушай, мессир, а правда, что барон может в церкви пернуть и ничего ему за это не сделается?
А пять лет назад случилась Железная Ярмарка?
Берхард поерзал на своем стуле. Судя по отголоскам его движений, он не страдал лишним весом как и прочие жители Бра, стул под ним даже не скрипнул.
Нет, сказал он хмуро. Потом был мятеж. Маркграф Лотар пошел против Божьих и императорских законов. Мало того, еще и баронов своих увлек. Вот тогда-то все по-настоящему и началось.
«Да, подумал Гримберт, тогда и началось». Откуда-то из другой жизни пришло воспоминание, тусклое, как выцветший обтрепанный гобелен долина, покрытая, точно насекомыми, шевелящимся людским покровом. Звенящие клинья рыцарей, вонзающиеся во вражеские порядки, вминающие ощетинившиеся пиками человеческие цепи в податливую землю, рассыпающие вокруг себя рваные черные сполохи пороховых разрывов
Думали, что император пошлет на подавление свою гвардию из Аахена, так оно обычно бывает при мятежах. Да только Паук успел раньше, Берхард кашлянул в ладонь. Обрушился со своими рыцарями как снег на голову. Но в этот раз он явился не как добрый сосед.
Подавление мятежа часть вассальной клятвы, возразил Гримберт, разве он не обязан был это сделать как вассал его величества?
Берхард хохотнул точно старая бочка скрипнула.
Клятвы Паук он и в Бретани паук, мессир, как его ни назови. Понятное дело, зачем он явился. Хотел добро здешнее к рукам прибрать, пока императорские посланцы сами все не сделали. Земля здесь хорошая, плодородная, грех сотню-другую арпанов не оттяпать На то они и сеньоры, мессир, такая у них сеньорская дружба
Значит, была война?
Война то слишком сильно сказано. Не успел Лотар со своими баронами в боевые порядки выстроиться, как туринцы накатились на них, ну точно волна. Ох и грохоту было! Рыцари палят, орудия грохочут, пехота друг дружку на пики поднимает Столько пальбы учинили, что старик Святой Петр, должно быть, свои чертоги до сих пор от дыма проветривает.
Мятеж ведь подавили? осторожно спросил Гримберт. Я слышал, маркграф Лотар, потерпев поражение, запросил пощады.
Как есть запросил, в голосе Берхарда Гримберту послышалась злость, еще более едкая, чем здешнее вино. Раскаялся прямо посреди боя, встал на колени и сердечно просил императора простить его за недостойное поведение. Будь он обычным пехотинцем, ему голову тесаком отрезали бы, пожалуй. А может, кости переломали бы обухом и скинули в канаву помирать. Но между сеньорами так не положено. Его величество император милостиво согласился простить своего раскаявшегося вассала, а Святой Престол наложил покаяние и велел более против трона не идти.
* * *
«Да, вспомнил Гримберт, так и было. Если Лотар чем-то и был наделен сверх меры, кроме самоуверенности, так это чутьем по части того, как сберечь свою шкуру. Истекающие кровью войска мятежных баронов еще трепыхались, отползая под натиском туринских рыцарей, а Лотар де Салуццо уже раскаялся в своих грехах и верноподданнейше запросил мира».
И Гримберт Туринский дал ему мир. Такой, что вся земля Салуццо, кажется, затрепетала от ужаса.
Железная Ярмарка, голос Берхарда скрежетнул, как тупое лезвие по точильному камню. Вот что Паук подарил выжившим мятежникам, мессир. Он пощадил Лотара, но только не прочих баронов, рыцарей, прислугу На них-то императорское прощение не распространялось, как понимаешь. Железная Ярмарка. Страшное это было время. С одной стороны, оно понятно, что мятежнику на милосердие уповать вроде как не приходится, с другой Я ведь слышал эти крики. Даже тут, в Бра. Днем и ночью. Десятки, сотни людей Иногда мне даже чудилось, будто весь город воет от боли. Но это кричал не камень, мессир, это кричали люди, причастившиеся справедливости Паука.