Альмод попытался было заявить, что не самому же топором махать, едва не схлопотал очередную затрещину и услышал, что человек, не умеющий сделать как следует, не сможет ни приказов путных отдать, ни понять, правильно ли их выполняют. Так что вот тебе лопатавперед. Тогда он повиновался, но долго ругался про себя. Ему, одаренному, титул было не унаследовать, хоть отец и усыновил бастарда по всем правилам еще до того, как проявился дар. И отрядом едва ли доведется командовать.
Титул Альмоду так и не достался, а вот отрядом командовать довелось. Не таким большим, как копьетройкой чистильщиков. В ордене его прозвали Заговореннымпри том, что половина чистильщиков не переживала двух лет от посвящения, он проходил десять, девять из нихкомандиром. Пока его не предал старый друг, возжелавший места Первого, главы ордена.
Наверное, Альмод должен быть ему благодарным. Если бы тогда все не пошло кувырком, ему не удалось бы вырваться от чистильщиков.
Альмод убил бывшего друга ножом в спину.
Он убил бы его снова. За то, что очутился в Мирном гол как сокол, лишь в том, что на себе, с одним ножом, даже без путного меча. За Тиру. За то, что в ордене его самого до сих пор считали свихнувшимся убийцей, поплатившимся за свои злодеяния. Впрочем, этим он был обязан не только старому другу, но и тому самому башковитому пацану, что придумал плетение, позволяющее спасти человека от тварей, проникших в тело. Мог бы попросить приятеля, возвращавшегося в орден, рассказать хотя бы часть правды, но парни предпочли подтвердить чужую ложь. Боялись, что правде никто не поверит. Не то чтобы Альмода хоть немного беспокоило мнение бывших соратников. Кто его хорошо знал, тот все равно не поверит, а на глупцов ему всегда было плевать. Но где-то глубоко в душе до сих пор сидела горечь.
Он отогнал непрошеные воспоминания, занес девчонку в землянку. Внутри пахло хвоейкак раз накануне он застелил пол свежим лапником. В углу у входаочаг, с волоконным оконцем над ним, чтобы уходил дым. У стены, в дальнем от очага углулежанка, у противоположнойстол, над нимполка с посудой и всякими мелочами, рядом сундук, он же лавка. А больше ему ничего и не надо.
Одному тут было удобно, вдвоем, пожалуй, окажется тесновато, но если дождь закончится и после погода постоит, можно и в самом деле заночевать в лесу рядом с землянкой. А нетАльмод и на полу умостится, невелика беда.
Он зажег светлячок, уложил девушку на лежанку. Успел испугаться, коснувшись ледяной кисти, и еще сильнеекогда не сразу удалось нащупать жилку на шее. Пульс под пальцами едва ощущался, даром что сердце стремительно колотилось. Плохо, очень плохо. Альмод поймал его ритм, заставил биться чуть медленней, чтобы успевало наполняться и гнать кровь по жилам.
Девчонка едва слышно застонала, распахнула глаза, уставившись безразличным взглядом в потолок. Вот так-то лучше. Альмод собрал ошметки второго легкого, чтобы начинало восстанавливаться. Потом придется доделывать, но не сегодня. Сегодня еще ожоги. Хотя бы самые глубокие.
Альмод расстегнул на девчонке перевязь, взял ее нож и начал срезать одежду, все равно она уже не годилась даже на ветошь. В безразличном взгляде раненой промелькнуло что-то, похожее на страх. Она потянулась к нитям, но плетение рассыпалось, не успев сложиться. Девчонка дернуласьедва ли от боли, в сравнении с теми ранами, что оставила тварь, и ожогами, сорвавшееся плетение было не страшнее комариного укуса. Опять безуспешно потянулась к нитям, из носа по щеке потекла кровь. Рука слабо дернулась к бедрутуда, где должен был быть нож. Не дотянулась, пальцы вцепились в овчину, застилавшую лежанку. Снова дернулась, медленно и слабо, хотя самой, наверное, казалось, что быстро. Ухватила пустотуи в глазах появился самый настоящий ужас.
До Альмода, наконец, дошло.
Я не собираюсь тебя еОн проглотил грубое словцо, совсем одичал, насиловать.
За кого она его вообще принимает? Кем нужно быть, чтобы помыслить о соитии с беспомощным изуродованным телом, в ранах, ожоговых струпьях и сукровице?
С другой стороны, что она могла подумать, обнаружив рядом высокого широкоплечего мужика, который рвет с нее одежду? Что эта небритая похмельная мордацелитель? Что лоскуты ткани, прилипшие к ожогам, вовсе не ускоряют их заживление?
Девчонка не поверила, одной рукой попыталась перехватить его запястье, второйприкрыть грудь. Очень неплохую, между прочим, в других обстоятельствах он бы, пожалуй, посмотрел Альмод мысленно выругался. Нашел время! А вот незачем было год от женщин нос воротить. Сейчас бы не думал о чем попало, точно отрок, впервые титьку увидевший. Даром что сам вот-вот свалится, исцеляющие плетения нещадно тянули силы, причем не только из целителя, но и из исцеляемого.
Ни оттолкнуть, ни прикрыться у нее, само собой, не вышло. Рука, ухватившая его, по-прежнему казалась ледяной, а это значит, что сердце не справляется.
Ожоги, сказал Альмод. Раны. Сейчас меня интересуют только они. На сиськи за свою жизнь я нагляделся предостаточно, так что не дури.
Губы девушки дрогнули, ему пришлось склониться к самому лицу, чтобы расслышать:
Нож верни.
Альмод усмехнулся. Положил рядом с ее рукой нож. Синие пальцы сомкнулись на рукояти. Беспокоиться по этому поводу Альмод не собирался. Сейчас у девчонки не хватило бы сил даже комара прихопнуть. И все же ее отчаянное упорство подкупало. Одной да что там, обеими ногами на том свете, а все брыкается.
Исподнее тоже придется срезать, уж извини, сказал он. Вот здесь, он взял ее руку, положил рядом со следом от щупальцапокрытой струпьями и сочащейся сукровицей полосой, что наискось пересекала живот, спускаясь к тазу. Прожрать до кишок тварь не успела, Альмод срубил ее и тут же сжег, в нижней части раны дойдя огнем почти до кости.
Девчонка попыталась себя ощупать, он удержал ее за миг до того, как пальцы влезут в саму рану. Не то чтобы она могла сделать хуже, куда уж хуже-то, но щупать свежий ожогудовольствие небольшое. Она дернулась, Альмод выпустил ее руку прежде, чем поднялась вторая, все еще сжимавшая нож.
Покажи, прошелестела девушка, пытаясь поднять голову.
Альмод осторожно подсунул руку под плечидевчонка вскрикнула, помогая приподняться. Она глянула на себя, зажмурилась на миг. Обмякла, опустив веки. Альмод уложил ее обратно.
Спасибо
Потом скажешь. Когда выкарабкаешься.
Если выкарабкается. Хотя если она будет цепляться за жизнь так же отчаянно, как только что тянулась к оружиюсправится.
Уголки губ дернулись, пытаясь сложиться в ухмылку. Улыбка у нее была неровнойсказывался шрам во всю щеку. Старый, похоже, обожглась совсем маленькой, до того, как проявился дар. Когда попала в университет, было поздно что-то предпринимать. Еще один шрам вздергивал конец левой брови. Этот был относительно свежим, от школярского поединка, скорее всего. Явно специально не стала сводить.
Наверное, когда она была здорова, эта кривая улыбка в сочетании с вечно поднятой бровью придавала ей невероятно ехидный вид. Но сейчас, на сером лице с синими губами Смотреть на это оказалось неожиданно больно. Альмод в который раз выругался про себяеще немного, и над уличными котятами рыдать начнет. Совсем плох стал. От усталости, что ли. Он шмыгнул носом, ругнулся уже вслух. Закашлялся, сплюнул в очаг кровь. Потом сожжет, вместе с тем, что осталось от одежды девчонки.
Пока все, сказал он.
На самом деле далеко не все, он затянул лишь самые глубокие ожоги да наметил восстановление сожранных мышц, пока не поздно, иначе потом не нарастут. Но еще работать и работать. Самое паршивое в обширных ожогахне боль, и даже не само повреждение, а то, что сожженные ткани превращаются в яд, который всасывается в кровь и отравляет тело. Так что затягивать исцеление не стоило. Но для этого нужно хоть немного отдышаться.
Светлячок мигнул и погас, оставив их в полной темноте. Альмод вздохнулсил ругаться уже не было. Пошатываясь, добрался до двери, благо, всего три шага. Высунулся под дождь, почти его не чувствуя, хотя в голове немного просветлело. О, надо ведь и самому переодеться если сил хватит. Преодоление четырех шагов до сундука сейчас казалось подвигом, равным пешему путешествию до столицы, на которые обычно уходило три месяца.