Стыдливо поглядывая на раздевшихся мужиков (солдаты почти все скинули форму и залезли в воду), раздеваюсь и я. Ушел чуть в сторону, а то вдруг заорут на меня, что воду им пачкаю, да и воняю как В общем, залез в пруд по шею, подмылся. Вода теплая, даже расслабляет, только пришлось чуть отплыть, а то всплывает тут всякое, а на меня еще и косятся. Поглядел на берег. Моя одежка, форма то есть, лежит кучей дерьма и ждет меня. Чего делать, другой-то нет! Не вылезая из воды, подхватываю штаны и начинаю полоскать их, просто окуная, как тряпку в ведро.
Да выверни их, салага, и потри как следует. Чего ты там телишься? окрикнули меня, но, что удивительно, без злобы.
Откуда мне знать, как дерьмо со штанов отстирывать? Как будто я раньше такое делал!
Послушал совета и вывернул, хоть и с трудом, эти долбаные галифе. Вонища Полоскал минут десять без отдыха, руки усталижуть, но все равно казалось, что вонь не ушла. Возле берега был виден песок, повозив штанами по нему, вновь стал тереть штанину о штанину, надеясь, что это поможет.
Да хватит, парень, вылезай уже, замерзнешь.
Вода хоть и теплая, но ежели в ней сидеть с полчаса, то можно и околеть.
Повесишь портки на веткувыдует ветром, не будет вонять.
Советы дельные, местные-то опытнее меня в этом деле. Черт, как же возможно такое, а? Что этот гребаный старик со мной сделал? Наркота, гипноз? Уж больно реально все выглядит. А как воняет, уже понятно
Батальону хана. Что делать будем, товарищ старшина? внезапно долетает до меня разговор.
Начинаю прислушиваться, хотя занят важным делом: выжимаю одежку. Тут ведь окромя штанов еще белье какое-то, тоже все обгаженное было. Сижу голый, стыдно как-то, хотя мужики вон ходят, не стесняются, причиндалами трясут да задницами сверкают. Для них это все привычно, что ли? Хотя, конечно, они и моются все вместе, в бани ходят. Я-то привык в своем душе это делать, без посторонних глаз.
На восток надо пробираться, к нашим.
Да немцы уже, наверное, на пятьдесят верст ушли. Где фронт-то, где помощь? подал голос еще кто-то.
Да хоть на сто! заключает тот, которого назвали старшиной. Обсохнем до темноты, думаю, и пойдем. Ночью, слышал от командиров, фриц спать любит, не воюет, глядишь, и пройдем сколько сможем.
Так, может, в Брест? В крепости наверняка гарнизон держится, там ведь войск много было.
Не знаю, надо подумать
А может, не надо никуда идти? Свои же расстреляют! вдруг ляпнул я.
А хрен меня знает, чего я вдруг решил высказаться, никто же не спрашивал. Слышал там, дома, что тех, кто из окружения или плена выходил, сразу на расстрел.
Ты чего тут говоришь-то, гаденыш? зло посмотрел на меня старшина. Ты вообще откуда? В нашем батальоне таких не было. Может, ты шпион?
Я, и чего мне сказать им, не поверят же, я не знаю, ляпнул первое, что пришло в голову.
Память отшибло, что ли? Ну, немца увидишь, вспомнишь!
Да хрен я куда пойду, лучше немцам сдамся, не станут те меня расстреливать, я ж не шпион, не этот, как его, не коммунист. Точно, надо от этих колхозничков сбежать и найти немцев. Может, в Берлин вывезут, так и переживу эту чертову войну, главное, к сорок пятому куда-нибудь свалить. А может, немцам помочь? А что, рассказать, как все будет, может, еще и денег дадут, в Европе останусь, все будет отлично. Главное, чтобы сразу не убили и поверили, а там
День тем временем подходил к концу. Вещи и правда высохли, только у меня все одно в носу запах стоял, но озвучивать я это не стал. Оделся. Если бы не подсмотрел чуть раньше, как другие одеваются, наверное, и не справился бы с формой, но получилось. На ногах были какие-то башмаки Черт, они мне размера на три велики, да еще и тряпки эти
Обмотки как следует мотай, не то ноги собьешь, последовало напутствие старшины.
Крутил их, крутил, никак не получалось сделать так, чтобы плотно были.
Смотри! Один из солдат сел на землю, сняв ботинок, размотал и вновь начал мотать обмотки. Видишь? Делай сам теперь. Чудной ты какой-то, неужели такого не знаешь? Этому в армии с первых дней учат.
Надо мной посмеивались, а я злился. Что, нельзя было носки надеть? Какая же Рашка отсталая, даже носков нет. Зато парады у них! Ну почему у меня предки не уехали куда-нибудь в девяностых годах? Тупые! Нормальные люди поднялись, бабла сколотили и свалили на хрен из этой жопы, а мне не повезло, тут родился и живу
Стало совсем темно, когда наш отряд, двенадцать нас было, пошел куда-то по лесной тропе. Знакомиться никто не предлагал, да и я не горел желанием, зачем мне это? Куда я иду? Они ведь если немцев встретят, будут стрелять, убивать, немцы тоже стоять не станут, а мне что делать? Они же дикари, я-то из двадцать первого века, какая мне война? Да и не умею я ничего.
К утру вышли на какое-то поле, оно было черным. Как кто-то из этих колхозников заметил: хлеб сожгли. Поле было длинным, устал совсем, пока топали вдоль него. Где-то вдалеке, на краю этого самого поля, что-то горело. Точнее, шел дым, огня было уже не видать.
Хутор сожгли, суки! выматерился кто-то из солдат.
О, услышал тут вовремя: не солдат, а красноармейцев! Держу язык за зубами, а то еще ляпну чего-нибудь из будущего, не расхлебать будет. Они тут все идейные, половина из нас комсомольцы, это такие младшие коммунисты, на испытательном сроке, как я помню из будущего.
Надо проверить, может, чего поесть найдем? предложил еще один красноармеец.
По именам они почти не общались, а вот выглядели все, это я только сейчас, утром рассмотрел, в принципе нормально. Я почему-то ожидал, что там упыри какие-то будут, как с плакатов коммуняк, с вырубленными лицами, а вроде и ничего, такие же, как я. Странно это. Нестыковки ломали мозг, который вообще пока не мог функционировать нормально, а был как навигатор, потерявший сеть. Крутится, крутится, а зацепиться за что-нибудь никак не может. Настолько все было непривычно и неправильно для меня, что мозги пухли и не желали соображать.
Да откуда там еда? Немцы, подлюки, все сожгли, да и выгребли наверняка перед этим все, что только можно было.
Медленно, но мы дошли до этого самого хутора. Тут-то меня вновь и скрутило. Господи, да что же это такое? Кругом трупы. Мухи на них сидят, жирные такие, вонь стоит дикая. Лежат на земле вповалку как мужики, в такой же форме, как у нас, так и люди в гражданской одежке. Женщины Даже, кажется, дети были. Зрелище такое, что и Голливуд не покажет, слишком уж картина страшная и натуральная. Крови столько, что утонуть можно, все вокруг красное.
Они что, мертвые? А кто их убил? я не нашел ничего лучше, как подать голос после того, как проблевался.
Слышь, ты совсем дурак? Как тебя в армию-то призвали? На меня уставились буквально все красноармейцы. Немцы, конечно. Думаешь, наши, что тут лежат, убили баб с детьми, а потом себе по пуле пустили?
Я не знаю попытался исправить свою оплошность я, да вышло наоборот.
От страха меня пробил озноб и на лбу выступил холодный пот. Начало трясти всего, едва зубами не стучу.
Я тебе сейчас язык вырву, чтобы думал сначала, чего несешь! выругался один из солдат и зарядил мне такую плюху в ухо, что я вновь рухнул на землю.
Больно было А еще очень обидно. Обидно от того, что за меня никто не заступится, а сам я не справлюсь, вон они какие здоровые все.
Очухался? подошел ко мне старшина. Ты, парень, может, контуженый, а может, и придуриваешься. В любом случае держи-ка ты язык за зубами, пока они есть, дал совет этот наш командир, ну, его так называли, и протянул мне фляжку с водой.
Мужик этот был немолод, лет, наверное, пятьдесят. Лысина блестит, увидел, когда тот пилотку снял. Усищи длинные, бороды нет, сам мужик худой, даже тощий, и при этом высокий. Этакая сухая береза.
Спасибо, промямлил я в ответ и попил из фляги воды.
Была она теплой и вонючей. Увидев, что я морщусь, старшина не стал ничего говорить, а только сплюнул в сторону.
Откуда ты такой, чудной? спросил он.
Спрашивает, но видно, что не хочется ему со мной говорить.
Из Москвы, машинально ответил я.
О, ни фига себе, столичный гость! тут же отозвался кто-то. Интеллигент!
Что ж вы там, в столице, не знаете, какая война тут? вопрос был странный. Если я тут, при чем тут Москва?