Наверное, так же безответственно отнеслось к порученному делу охранение этой колонны. Скорее всего, проверяли обочины только метрах в ста от трассы движения колонны. А позиции «Бофорсов» мы обнаружили в 350 метрах от дороги. И теперь в результате бездействия какой-то бестолочи, несколько тысяч человек лежат замерзшими трупами, а Россия потеряла крупное воинское подразделение.
Нашу группу засекли только часовые с нашего блокпоста, а именно красноармеец Козлов. Подвёрнутая нога уже не так его беспокоила, и он сегодня первый раз после травмы вышел в наряд. Я за проявленную бдительность его обнял и наградил пачкой трофейных сигарет. Это была моя последняя пачка, добытая у финских егерей.
Встречали нас как героев. Старшина выделил целый батон финской колбасы и три бутылки финской водки. И всё это в дополнение к целому котелку вкуснейшего борща. Водку я, естественно, с подчинёнными пить не стал, тем более что мне нужно было явиться в штаб с докладом о результатах нашего рейда. Я и так не сразу побежал в штаб, а решил всё-таки немного перекусить и отдохнуть. Нужно было прийти в себя после такой длинной дороги.
Захватив фотоаппараты и кинокамеру, я отправился на санях в штаб батальона. После доклада выдержал несколько минут тисканья в объятиях командира батальона, а потом и начштаба. Потом мы вместе с Сиповичем направились в штаб полка, там тоже я получил довольно большую порцию всеобщего внимания. Затем, после подробного доклада мои трофеи были отправлены в дивизию. А в честь нашего рейда было устроено праздничное застолье. Я, конечно, промолчал, но праздничный стол командира полка был гораздо беднее того, которым нас встречал после очередного возвращения с задания Бульба.
После этого посещения штаба полка я отсыпался часов пятнадцать. Только ел и спал, ел и спал. Командир батальона, как и обещал, всё это время меня не беспокоил. После этого, буквально медвежьего отдыха, я начал заниматься неотложными делами роты. А дел скопилосьневпроворот. Пока мы были в рейде, к нам поступило пополнение. Теперь у меня была полнокровная рота, численность которой соответствовала штатному расписанию. Когда я построил это пополнение, душа у меня буквально пела. Ребята все были как на подбор, крепкие и жилистые. И, что было немаловажно, все новобранцы, прошли курсы молодого бойца. То есть, оружие для них было не в новинку, они могли из него стрелять.
Вот этих салаг, разбавив их опытными бойцами, я и отдал на растерзание моим ассамРябе и Кузе, ну а мне оставалось только периодически наблюдать, как идёт воспитание и тренировки настоящих воиновбудущей грозы врагов России.
Больше двух недель продолжался наш отдых. Можно даже сказать, что моя рота находилась на курорте. А что? Каждый день все наедались от пуза, и при этом, первоклассными продуктами. Особо не перенапрягались и спали ночами не меньше восьми часов, к тому же, в тепле. А что ещё русскому солдату нужно для счастья? Культурную программу обеспечивал Шапиро, он ежедневно проводил политинформации, устраивал какие-то доклады и диспуты.
Моим отвлечением от монотонного военного быта являлись поездки по разным штабам. Я со своим докладом побывал даже в штабе армии, и везде я умудрился стать своим человеком. Это всё благодаря Бульбе. Старшина при каждом моём выезде загружал в сани целую гору разных трофеев. В основном это были: Финская водка, колбаса, американские сигареты и разная другая мелочь. Во всех штабах также очень любили финские ножи и дамские маленькие пистолетики. Этих пистолетиков старшина набрал штук десять, когда мародёрствовал в штабе шюцкоровцев. Одним словом, весь этот период до 26 января, у нас была не жизнь, а малина.
Глава 17
Двадцать шестого января 1940 года, в 1000 меня срочно вызвали в штаб батальона. Когда я туда прибыл, то увидел, что штаб был похож буквально на растревоженный муравейник. Писаря и вестовые, раскрасневшиеся и встревоженные, судорожно вытаскивали из помещения штаба кипы бумаг и какие-то ящики. Всё это они укладывали в стоящие рядом с домом штабные теплушки и в открытые сани.
Вот и всё, подумалось мне, лафа кончилась, теперь пришло время побегать, кланяясь пулям.
Было понятно, что в батальон пришёл приказ на выступление. Это подтвердил и начштаба Пителин.
Он принял меня в уже практически пустой комнате, которую до этого занимал штаб батальона. В помещении оставалось только два стола и несколько стульев. Усадив меня за пустой стол, капитан сухо изложил задачи, которые возлагаются на мою роту. Разложив на столе карту, указал маршрут и место передислокации нашего батальона и всей дивизии. Нашу дивизию, так же как и отдохнувшую 44, выдвигали к так называемойлинии Маннергейма. О недюжинной мощи этого укрепрайона я уже знал и, может быть, даже побольше, чем наш начштаба. Всё-таки, я непосредственно допрашивал финских егерей, да и иностранные корреспонденты успели мне много порассказать подробностей про эти укрепления. В своих докладах начальнику штаба, непроверенные и сомнительные данные я не отражал, но для себя их запомнил. Поэтому, известие о том, что нашу дивизию перенацеливают на штурм укреплений «линии Маннергейма» вызвало у меня озноб по всему телу. Наступало, пожалуй, самое тяжелое время в судьбе моей роты, да и всей дивизии тоже. Но, делать было нечего, такова судьба солдатанесмотря ни на что, выполнять приказ.
Моей роте предстояло на этом марше выполнять привычную задачу. Идти в передовом боевом охранении, как нашего батальона, так и всей дивизии в целом. Поэтому, мы должны были выдвигаться первыми и протралить весь маршрут движения колонн нашей дивизии. Ни в коем случае нельзя было допустить, чтобы финские диверсионные группы смогли потревожить, находящиеся в походном состоянии, наши части. Особенно вероятной была возможность нахождения на маршруте нашего движения финских снайперов. Времени на развёртывание боевых порядков и ликвидацию этих «кукушек» у дивизии не было. По плану, к середине следующего дня мы должны были сменить одну из обескровленных дивизий нашей армии. Они были уже не в состоянии пробиться даже через оставшееся предполье, чтобы выйти к основным укреплениям «линии Маннергейма». В таком положении эта дивизия находилась уже с 12 декабря. Можно было, конечно, сказать, что они вышли к «линии Маннергейма» и встали, ведя позиционные бои. Но, всё-таки, это было ещё предполье укрепрайона и до основной линии дзотов и дотов оставалось ещё пройти более десяти километров.
По информации, которую я получил из беседы с военными иностранными корреспондентамифортификационный пояс «линии Маннергейма» имел глубину в 90 километров. Ему предшествовало предполье с разнообразными укреплениями: рвами, завалами, проволочными заграждениями, надолбами. Шириной оно было до 20 километров, и буквально кишело снайперами, пулемётными точками и егерями. Полученные данные я передать в наши штабы не мог, так как это были просто наблюдения гражданских людей, которых финны специально возили по этой оборонительной линии, чтобы внушить западному сообществу мысль«линия Маннергейма» способна остановить разбушевавшегося Русского медведя, и для полного его усмирения нужно просто помочь Финляндии оружием и добровольцами.
Так что, все эти сведения вполне могли быть липой и специально внушались иностранным наблюдателям. Но лично я полагал, что все эти наблюдения корреспондентов вовсе не постановочный трюк финнов, и что в реальности нашей дивизии и всей седьмой амии придётся буквально прогрызаться сквозь все эти сто километров, напичканных серьёзными оборонительными сооружениями. Ещё ни одной армии мира не удавалось пробить долговременный оборонительный район такой глубины. К тому же, солдаты, собранные в этом укрепрайоне были далеко не мальчики, а хорошо обученные, морально подготовленные, полностью уверенные в правоте своих действий бойцы, каждый из которых считал, что именно Советский Союз напал на маленькую Финляндию. И каждый из них готов был умереть на поле боя, но не допустить победы русского оружия.
Вот с такими тревожными мыслями я возвращался к себе в роту. По полученному из штаба распоряжению, выступать нам нужно было через час двадцать. Остальные роты нашего батальона выступали через двадцать минут вслед за нами, а именно в 1300. Добравшись до места расположения, я провёл пятиминутное совещание с командирами. Потом построил роту и кратко изложил приказ командования. После этого в расположении роты началась такая же суета, сущий муравейник, словом, такая же точно обстановка, как и наблюдаемая мною недавно в штабе батальона. Перед этим, неожиданном для нас выступлением, сделать нужно было очень много. Все бегали и суетились, но полностью собраться к 1240 у нас так и не получилось. Пришлось оставить старшину и весь огневой взвод, заканчивать собирать всё наше добро. С остальными взводами я выступил ровно в 1240. Санный обоз должен был догнать нас уже на трассе, выехать они должны были не позже, чем в 1300. Когда мы уходили, я приказал старшине: