Переходить к залповой стрельбе? спросил поручик Ефимов.
Рано, покачал головой я. Вот как только гренадеры Кмита выстрелят, так и мы следом.
А у половины солдат мушкеты будут разряжены, буркнул Ефимов. Кому стрелять тогда? Промедленье тут, как говорят древние, смерти подобно.
Мудрые люди во все времена говорили, парировал я, поспешишьлюдей насмешишь. А смех у этого врагаскверный, свинцовый. Я помедлил ещё несколько секунд и сказал:Всему взводу по рублю с пятиалтынным. Тебе, Ефимов, пятьза отличную стрельбу. Прекратить стрельбу. Заряжай мушкеты. Командуй, Ефимов.
Взвод, воскликнул поручик, стрельбу прекратить! Мушкеты заряжай!
Едва отзвенели последние шомпола, как гренадеры дали залп по врагу.
Залпом! крикнул я. Не целясь!
Пли! скомандовал Ефимов.
Уши заложило от ружейного треска. Баррикаду затянуло пороховым дымом. А затем с той стороны донеслось родное «Ура!». Первое время, пока не рассеялся дым, мы узнавали только по звукам. Вот зазвенели клинки, раздались крики и команды на русском и разных диалектах немецкого, а также, кажется, на венгерском. Наконец, дым рассеялся, и мы увидели, как коричневых солдат теснят от баррикад. Они совершенно не ожидали атаки не только с фронта, но и с флангов, не сумели дать ответного залпа ни по нам, ни по гренадерам Кмита и теперь их, буквально, вырезали мои солдаты, прорываясь к военным инженерам. Те пытались отбиваться мушкетами и тесаками, однако не особенно успешно, куда им было до наших гренадер. Самые умные успели попрятаться за спины венгерских солдат и тем спасли себе жизни.
И вот враг отступил. Гренадеры Кмита отошли обратно к домам и вернулись на позиции. Когда он вернулся, в порванном, запятнанном кровью и порохом мундире, я обнял его за плечи и крикнул:
Молодец, подпоручик! Орёл! Доложи о потерях.
Двоих убили, ответил он, тела мы вынесли. Ещё пятеро ранены, паратяжело.
Убитых к священнику, распорядился я. Раненымв лазарет. Тяжёлымв госпиталь.
Может оставить легкораненых на позициях? спросил Кмит.
Не надо, покачал я. Немчура вряд ли сегодня ещё сунется. Мы им славно всыпали, нескоро опомнятся. Так что о раненых лучше позаботиться, как следует.
Дорогой отец.
Я знаю, что это письмо придёт к тебе, когда я, скорее всего, или буду лежать в сырой земле или, даст Бог, вернусь домой. Мой друг и командир, капитан Антоненко, недавно рассказал мне историю про своё письмо, написанное в сходных обстоятельствах, во время войны со шведами. Он прибыл домой раньше этого письма. Мы посмеялись над этой историей, и тогда я решил написать Вам это письмо.
Не смотря на героическую стойкость наших солдат, поддержку французов и умелые действия кавалерии, мы проиграли. Сначала нам удалось рассеять римские войска, обратить их в бегство, однако предательский удар пруссаков и рейнцев решил исход боя. Теперь мы вынуждены отступить к городу Труа, неподалёку от которого, и происходило сражение. На наше счастье, враг не спешит со штурмом, и мы успеваем укрепить его в достаточной мере. Сооружены три линии обороны и сейчас мы дерёмся с врагом на первой из них.
Немцы попытались растащить рогатки, которые должны защитить нас от кавалерии. И в некоторых местах им это удалось. Пионеры, приданные нам, настаивают на том, чтобы выставить новые рогатки этой ночью, но солдаты слишком устали и командиры отказали им. Мне, кажется, что это большая ошибка. Быть может, завтра нам придётся сражаться с вражеской кавалерией, а без рогаток это будет очень тяжело и приведёт к большим, потерям, которых можно было бы избежать. А у нас и без того каждый человек на счету.
Не смотря ни на что, мы будем драться завтра так, чтобы враг запомнил нас. Даже если мне суждено погибнуть, то знайте, дорогой отец, что я не посрамил высокого звания русского офицера.
За сим дозвольте откланяться, навеки Ваш покорный сын, поручик, командир 1-го взвода 3-й роты 3-го батальона Полоцкого пехотного полка, Пётр Большаков.
12 числа февраля месяца 18.. года.
Сегодня кавалерией ударят, уверенно сказал де Брасиль. Даже у нас рогаток почти не осталось. Почти все растащили и порубили.
Скорее всего, не стал спорить я, слишком долго они топчутся на нашей первой линии. Наверное, думали, что к третьему дню боёв уже из города нас выбьют.
Нас выбьешь, усмехнулся первый лейтенант. Как же. Мы им уже надавали по рогам. И ещё надаём.
Каждая атака стоит врагу нескольких десятков человек, поддакнул ему суб-лейтенант Маржело. И это только на нашем направлении.
Нам они тоже стоят недёшево, сказал Кмит. В моём взводе очень большие потери. Легкораненых некогда в лазарет отправлять, а тяжёлых выписывают не долечившихся.
Мы должны продержаться ещё несколько дней, настойчиво произнёс Маржело. Придёт Макдональд с Северной армией, придут Ожеро и Ланн. Маршалы не бросят своего императора.
Прийти-то они придут, согласился я, вопрос только: когда? Доживём ли мы до этого момента.
А это, по большому счёту, не так важно, первый лейтенант, сказал мне де Брасиль. Главное, чтобы город продержался. Только это имеет значение.
Кавалерия ударила на рассвете. Ещё в сумерках, когда солнце только показалось из-за горизонта, мы услышали топот сотен копыт. Первыми мчались знакомые мне кирасиры Священной Римской империи. В зрительную трубу я видел латки на полукирасах. За ними маячили кирасиры прусские в двуугольных шляпах и драгуны рейнцев с карабинами наперевес.
Тот карабин, что дал мне Ахромеев, так и остался у меня, и я активно пользовался им во время перестрелок с венграми. Ему не хватало дальности и точности стрельбывсё же оружие всадника, однако когда коричневые солдаты и инженеры подходили к рогаткам, он собирал свою кровавую жатву в полной мере. Теперь уже мои стрелки били точно без каких-либо материальных мотиваций, а гренадеры старались от них не отстать. Теперь уже заключались пари между стрелками и гренадерами, к которым вскоре присоединились и вольтижёры первого лейтенанта де Брасиля. Спорили на выданные мною премиальные за первый бой, на прошлые и будущие жалования, на доли в трофеях, на патроны, сапоги, обмундирование и прочее. На что угодно, кроме оружия и наградесть для солдата вещи не просто чтимые, но святые.
Один залп, командовал я. Только один залп. Времени зарядить мушкеты враг нам не даст. В рукопашную пойдут все. Гренадеры и стрелки.
Мы также дадим только один залп, сообщил командир артиллерийского взвода поручик Сергеев. Картечью. Потом потащим пушки в тыл. Ко второй линии.
Ясно, кивнул я.
Правильное решение. Если погибнут бомбардиры и фейерверкеры, пушки придётся тащить солдатам. Да и много ли толку будет от двух пушек, даже с картечью, когда прямо перед ними идёт рукопашная. Нет. Орудия своё дело сделали за эти три дня, уничтожив изрядное число врагов шрапнельными снарядами. Теперь им осталось сказать последнее словои удались в тыл со всей возможной скоростью.
Враг приблизился на двадцать шагов! крикнул Ефимов. Готовятся к стрельбе.
Действительно, кирасиры вынимали из кобур короткоствольные пистолеты, взводили курки.
Ждать, протянул я. Ждать. На пистолетный выстрел пускай подойдут.
Но кирасиры не сделали этого. Натянув поводья коней рядом с редкой линией рогаток, они выпалили по нам из пистолетов, а затем, споро выхватив палаши, обрушили на них тяжёлые клинки.
Провоцировали, гады, прошипел сквозь зубы Ефимов.
Верно, ответил я. А мы на их провокацию не поддались.
В отличие от многих других. Слева и справа воздух разорвал треск мушкетных выстрелов.
А вот теперь, улыбнулся я, когда они остановились. Командуйте огонь, господа офицеры.
Стрелки, огонь! скомандовал Ефимов.
Гренадеры, огонь! не отстал от него Кмит.
Остановившиеся у рогаток кирасиры были идеальной мишенью. Пули косили их десятками. Кричали люди. Ржали лошади. Падали на изрядно уже окроплённую кровью мостовую и те и другие. Они бились в конвульсиях, хрипели, умирали в страшных муках. Многих раненых просто затоптали.
Мушкеты заряжай! скомандовал я, вопреки своим же инструкциям. Я решил рискнуть, очень уж велик оказался ущерб, нанесённый нами врагу. Господа офицеры, поторопите солдат!